Первое, что мы видим,- это распахнутое окно. Первое, что мы слышим, - доносящийся из окна оглушительный хохот. От этого хохота сотрясается весь дворец, и кажется, это он хохочет, широко разинув свое окно.
Мы хотим пройти мимо, но тут в окне появляется голова царя, сопровождаемая головами министров.
- Эй, ты,- кричит царь Горох.- Куда ведешь своего осла?
- Это не осел,- говорю я и выставляю бычка наперед, чтобы царь его получше увидел.
- Ты молчи! - ликует царь.- Я у него, а не у тебя спрашиваю!
Он хочет сказать, что спрашивает у моего бычка. А осел, дескать, я. Это он так шутит.
- Так, говоришь, не осел?
Головы министров покатываются со смеху и дружно скатываются с окна. Остается только веселая голова царя Гороха.
- Ох,- говорит царь,- ты меня совсем уморил! Ни чего не скажешь - веселый парень. Значит, как тыгово ришь? Не осел? Вот это отмочил! Ты погоди, я сейчас к тебе выйду!
Царь исчез в окне и тут же появился на ступеньках.
- Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно. Царь присаживается на ступеньку и снимает с головы корону, обнаружив при этом великолепную, прямо-таки царскую лысину.
- Жарко нынче в короне,- объясняет свои действия царь.- И вообще без головного убора - это как-то здоровее для организма. А? Как ты находишь?
- Я не знаю.
- Не знаешь? - засмеялся царь и смеялся долго, до слез.
- Это ничего, остроумно. Я вижу, с тобой не соскучишься. А это у тебя кто? - царь хитро подмигнул: - Не осел?
- Да нет, это бычок.
- Не жареный, нет? Терпеть не могу бычков в сыром виде!
- Он не сырой, он живой!
Царь Горох гладит быч ка по спине, треплет его за уши:
- Это он для себя живой, а для нас - просто сырой, верно?
Разговор принимает такой оборот, что я чувствую - надо скорей убираться. Но царь и не собирается нас отпускать, он только еще во шел во вкус разговора.
- Значит, ты так: из сказки в сказку? Вроде бы путешествуешь? Ну, это ничего; у меня полцарства ходит по миру. Перекатигорошки. А вот интересно знать:что ты скажешь о Соловье Разбойнике?
Непонятно, почему он вспомнил о соловье? Наверно, потому, что тот тоже летает из сказки в сказку.
- О Соловье я много могу сказать. Это такая птица!
- Отлично сказано,- похвалил меня царь.- Ну, вот и расскажи. Ты расскажи, а я послушаю - что за птица соловей-разбойник.
- А почему вы говорите, что он разбойник? Разве он что-нибудь натворил?
- Ну и шутник! - рассмеялся царь.- Ну и весельчак! Значит, ты не знаешь, разбойник он или нет?
Царь внезапно оборвал смех и сказал совершенно серьезно:
- Лисичка-сестричка съела братца-кролика. Братец волк съел лисичку-сестричку. В такой обстановке нельзя забывать о соловье-разбойнике, нельзя закрывать на него глаза... А? Вот смеху-то!
Он опять смеялся, но я не мог забыть его серьезного выражения.
- Я не закрываю,- сказал я.- Я, честное слово, не закрываю!
- Ну так как же? - широко улыбнулся царь.- Разбойник он или не разбойник?
"Аты, баты, три рубля", - звучит у меня в голове. Я пытаюсь отделаться от этой фразы, но она все звучит и звучит и, запутавшись окончательно, превращается в нечто совершенно нелепое: "А тебя-то-труляля!" Кого это - тебя? Моего бычка? Соловья? Или, быть может, царевну Несмеяну?
Аты, баты, три рубля, а тебя-то труляля! Вот так, когда нужно найти слова, никогда их не находишь.
- Разбойник,- говорю я и, чувствуя, что это совсем не то, добавляю: - Подумать только, такой соловей - и такой разбойник! А на вид - маленькая, неприметная птичка...
- Постой, постой - ты о ком говоришь? Соловей разбойник не птичка, а великан, настоящее чудовище... - Он помолчал и вдруг - словно что-то вспомнил: - А эта... птичка соловей?.. Значит, она тоже разбойник?
"Какой же она разбойник?" - хотел я сказать, но посмотрел на него и опять растерял все слова. Я смотрю на царя Гороха, и мне хочется закрыть глава, но я вспоминаю, что их нельзя, нельзя, нельзя закрывать... И опять получается труляля.
- Разбойник, - говорю я, - разбойник.
- Ну, ты молодец! - засмеялся царь. - Балагур! Рубаха-парень! Эй!
- крикнул он, надевая свою корону.- Разыскать соловья! - и продолжал, обращаясь
ко мне:
- Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно!
Я стал собираться, но он меня опять удержал:
- Ты веселый парень, и я тебя за это люблю. А этих, горошков, я не люблю, потому что они все какие-то не веселые. Тоже-придумали: хорошо смеется тот, кто смеется последним. А кто будет первым, я тебя спраши ваю? Я-то сам, конечно, стараюсь. И я, и мои министры. Эй! - крикнул царь, и министры появились в окне, весело гогоча.
- Вот видишь, делаем все, что можем. Царь Горох сел поплотней и снял с головы корону.
- А ты сам-то откуда?
- Из сказки про белого бычка.
- Ну и как там? Что слышно? Какие новости?
- Рассказать вам сказку про белого бычка?
- Валяй, выкладывай!
- Вы говорите - выкладывай, я говорю - выкладывай. Рассказать вам сказку про белого бычка?
- Ничего,- одобрительно хмыкнул царь,- остроумно придумано.
- Вы говорите - придумано, я говорю - придумано. Рассказать вам сказку про белого бычка? Тут к царю подбежал министр:
- Ваше величество! Несмеяна смеется!
Ну, вот-опять мой прутик подействовал.
- Смеется?-спросил царь, снимая улыбку с лица и заменяя ее серьезным выражением. - И как же она смеется? От души?
- Сейчас уточним, ваше величество!
- Уточнить! - коротко приказал царь. И повернулся ко мне с прежней улыбкой:
- Так про какого ты тут бычка говорил? Про этого, черного?
- Вы говорите - черного, я говорю - черного...
- Так, говоришь, он черный? - перебил меня царь Горох.- То-то я смотрю - темная личность...
- Вы говорите - темная личность, я говорю - темная личность...
- Значит, темная? Ах он, разбойник!
- Вы говорите - разбойник, я говорю - разбойник...
- Чего ж ты раньше молчал? - царь встал со сту пеньки и надел корону на голову: -
Эй! - крикнул он .- Взять этого бычка, этого разбойника!
Из дворца выкатились шуты гороховые, подхватили бычка и укатились прочь.
- Постойте, куда же вы? Это же мой бычок!
- Ты говоришь - мой бычок, я говорю - мой бычок,- улыбнулся царь.
- Но он мой!
- Ты говоришь - мой, я говорю - мой... Действительно, ловко придумано. И чего ты машешь своим прутом? Тут ведь тебе не стадо!
Он смеялся сердечно и весело, но в том смехе я вдруг услышал слова: "Лисичка-сестричка сьела братца-кролика, братец-волк съел лисичку-сестричку..."
Я повернулся и побрел из дворца... Если как следует захотеть... Я бреду, и дорога бредет у меня под ногами... Я туда, она - назад, мы бредем в разные стороны. Откуда она? Мне не видно ее начала, виден только конец. А в жизни наоборот, хотя и жизнь - тоже дорога...
Нет, все-таки не совсем. Здесь хотя бы можно остановиться. Посидеть, оглядеться по сторонам... Зеленое поле, высокая трава... Вот бы сюда моего бычка, вот бы сюда его...
Рассказать вам сказку про белого бычка? Вы говорите - я говорю - все говорят, а что толку?
Если как следует захотеть... Попробуй тут захотеть... "И чего ты машешь своим прутом? Тут ведь тебе не стадо!"
- А, здорово! Садись, выпей чайку! - Аты-баты опять отдыхают, окружив свой, так удачно купленный самовар.
- Спасибо, не хочется.
- А мы, как видишь, все сторожим. Царевну Несмеяну.
Из башни донесся девичий смех.
- Смеется,- сказал Катигорошек.
- Смеется,- сказал Укатигорошек.
- Смеется,- сказал Подкатигорошек. Закатигорошек ничего не сказал.
- Но если она смеется, зачем же ее сторожить? Раз она смеется, значит, она поступает правильно?
- Ну, это, брат, как сказать! Смеяться ведь тоже можно по-разному... А царевна Несмеяна смеется не от души. Понимаешь? Не в том значении...
Катигорошек вздохнул, вздохнул и Подкатигорошек. Укатигорошек уткнулся в чашку и стал усердней дуть на свой чай.
- А у меня забрали бычка... Я рассказал царю сказку, а он взяли забрал у меня бычка...
И тут заговорил Закатигорошек, тот, который прежде молчал. Он заговорил, но это вовсе меня не обрадовало.
- Дубина, - заговорил он. - Растяпа! Чучело гороховое!
Когда человек молчит, никто не знает, что за слова в нем скрываются, а это подчас бывают такие слова... Я бы лично запретил людям молчать, пускай говорят все, что думают, тогда будет точно известно, чего от них ожидать.
- Осел! - сказал Закатигорошек.
- Олух царя небесного! Нашел, кому рассказывать сказки!