Итак,
Во-вторых, Льюис Кэрролл тридцать лет преподавал математику в Колледже Церкви Христа, что в городе Оксфорде, написал за свою жизнь много ученых книг и чуть ли не сто тысяч писем разным людям - взрослым и детям, немножко заикался и замечательно фотографировал.
В-третьих, написал он свою поэму для детей и посвятил маленькой девочке (но не Алисе Лиддел, дочери декана Колледжа, которой он посвятил "Страну Чудес", а другой - Гертруде Чатауэй, с которой он познакомился на каникулах. Вообще, Кэрролл дружил и переписывался со многими девочками. И правильно делал, потому что разговаривать с ними намного интереснее, чем с профессорами.) Написал-то он для детей, да взрослые оттяпали поэму себе: дескать, глубина в ней необыкновенная, не дай Бог ребеночек провалится. Только, мол, sages and grey-haired philosophers (то есть, мудрецы и поседелые философы) спосjбны понять где там собака зарыта И пошли толковать так и сяк,
Не обошлось. Ситуация обыкновенная, очень понятная.
Тут можно представить себе и предприятие обанкротившееся, и девушку,
разочаровавшуюся в своем "принце", и ...
Стоит ли продолжать? Все, что начинается за здравие, а кончается за
упокой, уложится в эту схему.
В 40-х годах появилась такая теория, что Снарк - это атомная энергия (и вообще научный прогресс), а Буджум - ужасная атомная бомба (и вообще все, чем мы за прогресс расплачиваемся).
Можно думать (и это едва ли не всего естественнее для нас с вами), что Снарк - это некая социальная утопия, а Буджум - чудовище тоталитаризма, в объятья которого попадают те, что к ней (к утопии) стремятся. Так сказать, за что боролись, на то и напоролись.
Можно мыслить и более фундаментально. Тогда "Охота на Снарка" предстанет великой экзистенциальной поэмой о бытии, стремящемся к небытию, или новой "Книгой Экклесиаста" - проповедью о тщете (но проповедью, так сказать, "вверх тормашками").
А может быть, дело как раз в том, что перед нами творение математика,
то есть математическая модель человеческой жизни и поведения, допускающая
множество разнообразных подстановок. Искуснейшая модель, честное слово!
Недаром один оксфордский студент утверждал, что в его жизни небыло
ни единого случая, чтобы ему (в самых разнообразных обстоятельствах) не
вспомнилась строка или строфа из "Снарка", идеально подходящая именно к
этой ситуации.
Страшно и подступиться к такой вещи переводчику. Вот ведь вам задача -
А нужно ли это делать, вообще, - вот вопрос. Ведь и сам Снарк - зверюга
абсурдная, а тут его еще надо переснарковать, да перепереснарковать, да
перевыснарковать.
Суета в квадрате получается и дурная бесконечность.
Но в конце концов сомнения были отброшены и к делу приступлено. Принцип перевода выбран с особым расчетом: хотелось, чтобы вещь оставалась английской и в то же время естественно приложимой к русской ситуации.
Снарк остался Снарком и Буджум Буджумом ввиду их широкой международной известности, других же персонажей пришлось малость перекрестить.
Предводитель Bellman получил имя Балабона (за свой председательский колокольчик и речистость), другие члены его команды выровнялись под букву "Б": дело в том, что у Кэрролла они все начинаются на одну букву, и это ох как неспроста!
Мясник (Butcher), весьма брутальный тип, благополучно превратился в брутального же Браконьера.
Оценщик описанного имущества (Broker) - в Барахольщика.
Гостиничный мальчишка на побегушках (Boots), не играющий никакой роли в сюжете,- в Билетера (а почему бы нет?).
Адвокат (Barrister) претерпел самую интересную метаморфозу - он сделался отставной козы Барабанщиком и при этом Бывшим судьей. Значит, так ему на роду написано. Ничего, пусть поддержит ударную группу (колокольчик и барабан) этого обобщенного человеческого оркестра, где каждый трубит, как в трубу, в свою букву "Б" - быть, быть, быть!
На этой опти-мистической (то есть отчасти и мистической) ноте мы закончим и плавно выпятимся за кулису.