Благодаря его многолетним стараниям латышские народные песни - дайны, найдя надежную защиту от разрушительного воздействия времени в толстых томах его научного труда, уже никогда не исчезнут. Как древнеиндийские "Веды" и "Махабхарата", греческие "Илиада" и "Одиссея", как русское "Слово о полку Игореве", как немецкие сказания о Нибелунгах, как карело-финская "Калевала" и эстонский "Калевипоэг", таким же по сути дела эпосом воспринимается и собрание латышских народных песен. Потому что это воплощение судьбы народной. С той разницей, что главный герой здесь не один какой-нибудь отделившийся от других богатырь-исполин, Нибелунг, Одиссей или Калевипоэг, а сам народ, проявляющийся в течение нескольких тысячелетий.
В песнях этих нет единого сюжета, связанного с каким-то одним родом и его "знатью". Нет, здесь повествуется о собирательном герое, о многих миллионах душ.
У латышских дайн демократический характер, возможно, самый демократический, какой только можно встретить в народном эпосе.
Может быть, этой демократичностью и объясняется то, что огромное сооружение - дайны - не так быстро привлекло к себе внимание и оказалось в поле зрения науки. Не удивительно, в век феодальной иерархии искусство простого люда - без вождей, королей, завоевателей - не имело права расцениваться наравне с героическими эпосами. Сказалось и порабощенное состояние балтийских народов и полное отсутствие в Европе сведений о балтийской культуре вообще.
Что делать, вплоть до XIX века латышам просто заказаны были письменность и образование.
Сказались и языковой барьер и особенности поэтики. Латышский язык - это язык только латышей, поэтому он мало известен.
А песни эти трудны для перевода, потому что в них царит идеальное, тысячелетиями отшлифованное слияние формы и содержания. При передаче иными языковыми средствами оно невольно нарушается.
Именно в не менявшейся веками ритмике и произносительной музыкальности содержится тайна и нерушимость некой вечной мысли. Чрезвычайно характерна для дайн широко встречающаяся уменьшительная форма слов, так говорят и о родных, друзьях, чужих лицах, вещах и даже богах. Интонация от этого возникает такая, что трудно создать подобную же атмосферу в стихии другого языка. Дело даже не в ласкательности, происходит как бы справедливое уравнивание: от больших отнимается, малым отдается. Человечные и очеловеченные, отмеченные справедливостью и благородством, такими предстают латышские народные песни.
Прадед Кришьяна Барона охотился на волков, сидя в шалаше. Это был известный своей храбростью охотник. Однажды волки окружили его шалаш и уже подрывали землю под жердями. Только рассвет спас главу рода: занималась заря. Волки исчезли во тьме леса.
Была середина XVIII века. Почти темное средневековье для Прибалтики, за пять веков до того захваченной крестоносцами и полностью порабощенной их потомками. Людей покупали, продавали, проигрывали в карты, забивали кнутом, доводили до изнурения работой в имении. Народы Прибалтики - эстонцы, латыши, ливы - были отрезаны от мира, от образования, не имели сведений о жизни других народов. Была только непрерывная подневольная работа, имение, господа-бароны, церковь, немецкие пасторы, позорный столб возле церкви, чума, наконец, эти вот волки, с которыми хотя бы можно было справиться в честной борьбе. Правда, люди говорили, что среди волков есть и оборотни, превратившиеся в волков господа, которые рыщут по ночам, жаждут крови. Прадед слышал об ужасах, которые творили такие оборотни, но все равно шел охотиться. Предок и думать не думал, что его потомок станет известным не только в окрестностях Струтельского имения, но и на весь мир, что благодаря его усилиям в семью народов полноправно войдет еще один народ, выявится еще одна культура, отмеченная печатью прекрасного. Культура, носителем и выразителем которой в то время была лишь народная песня, народная устная мудрость.
31 октября 1835 года. Латышские народные песни еще не знают письменного воплощения. Еще ни одна не записана. Но уже родился Кришьян Барон, дитя крепостного века, который своими руками сделает шкаф с 70 ящиками и 20 отделениями в каждом ящике, где разместятся песни, собранные усилиями всего народа.
Примечательно, что в это же время родились
еще несколько деятелей народного возрождения, наделенные исключительной
энергией и сильным характером. Эти люди преодолеют невероятные трудности,
чтобы пробиться сквозь крепостническую преграду к просвещению. На памятнике
одного из них - Кришьяна Валдемара - потом напишут:
Пылкая любовь к ближним, твердая воля и
неуклонная неколебимость в действии - творят все.
Кришьян Барон рос в трудолюбивой, добропорядочной и предприимчивой среде. Он был восьмым ребенком в семье, самым младшим. Самостоятельность была здесь основным принципом воспитания. Игрушки не покупаются - у мальчишки есть нож, у девочки - иголка и лоскутки: вырезай, шей, мастери. Сами штопали чулки, сами чинили и берегли одежку. Когда ребенок подрастал, ему вручали туес с маслом на неделю - сам расходуй, как тебе надо, учись знать меру, учись знать, чтотакое жадность и самоограничение, щедрость и бережливость...
"Школы раньше не было...- писал Кришьян Барон.- Ее роль в своем роде отлично исполняла народная песня. Воздействие песни в этом отношении начиналось с первых детских дней..."
Народная песня пробуждала, приводила в действие и развивала детский ум, вызывая любопытство ко всему, что встречалось ребенку... А в воспеваемых предметах недостатка не было. В богатой сокровищнице народа хватало песен, которые о любом предмете могли что-то рассказать. К тому же латышский ребенок больше бывал на природе, а не в доме. С первых же дней он нередко следовал за матерью в ее работах по дому, а позднее и в поле. Тут было о чем расспрашивать, и матери приходилось удовлетворять это любопытство, чтобы ребенок вел себя спокойно и не мешал работать. В большинстве случаев здесь помогала именно песня...
Ребенок рано приобщался к настоящему труду. Летом дети пастушили. Они приучались наблюдать за жизнью и поведением животных, чему особенно способствовали сказки и песни о животных. Последние в народной поэзии были представлены в изобилии. Только это были не наивные детские песенки, а песни, предназначенные для старшего возраста, аллегорические и сатирические. Это уже дальнейшая ступень от сказочных песенок.
Силу и закалку Кришьян приобрел за те годы, когда ему приходилось пасти свиней.
За пределами деятельного и доброго мира народной
песни существовал еще мир недобрый: отца силой заставили быть старостой.
Разумеется, из-за его умения сноровисто работать, или, как сейчас сказали
бы, из-за умения наладить и организовать работу. Но это времена крепостничества
- подневольный рабский труд, порка крестьян и жестокость помещиков.
Отец Кришьяна был добродушнейший человек,
например, он сокрушался из-за того, что однажды нечаянно убил кнутом воробья.
И вот он-то вынужден был находиться в среде людей, руками которых творится
насилие. Тяжело переживая это, он даже отказался
от сапог, положенных старосте, и ходил, как все крестьяне, в грубой крестьянской
обуви - в постолах.
А дядя Кришьяна, господский кучер Ансис, расстался с хозяином-бароном из-за того, что не позволил барину бить себя и, защищаясь, даже основательно помял того. За это был отослан в Ригу. Владелец имения Струтеле почему-то с необычным для той поры уважением относился к работящим родителям Кришьяна, отличавшимся самостоятельностью. Очевидно, отмечал их памятливость, ум, выносливость и дисциплину. Все это Кришьян унаследовал от отца.
От матери же еще перенял добрый нрав и физическую крепость. Мать его скончалась в глубокой старости. Даже тяжелая барщина не могла сокрушить ее здоровья. Все ее дети достигли преклонных лет, им перевалило за восьмой десяток.
Кришьян Барон умер 88 лет. Отец умер рано - от горячки: провалился с лошадью под лед, едучи по делам имения, и простудился. Кришьян осиротел в восемь лет. Какое-то предчувствие или уже пробуждающееся национальное сознание не позволило отцу Кришьяна уйти из жизни без наказа: Кришьяна выучить! Только вот где учиться? Где та школа, в которой учат детей крепостных? Мать Кришьяна Энгеле была одной из редких по тем временам латышских женщин, которые умели читать. Как только выдавалась свободная от хлопот и забот минутка, бежала она к жене писаря, которая показывала ей буквы. Кришьян научился читать сам, безо всякой помощи, по книге проповедей, по библии - по единственным книгам, которые бывали разве что в состоятельном доме.
Школы нет. И просто чудо какое-то - где, как
и зачем крестьянские дети ухитрялись выучиться читать. Тукумский священник
в 1826 году писал: "Шесть лет назад и половина тех детей, которые проходили
проверку перед конфирмацией, были неграмотными, но прошлой весной из 176
умели читать 130 (74%). Школ еще нет".
Самовластие помещиков при попустительстве
верховной власти препятствовало созданию школ.
Не было и единого управления образованием. Школы возникали только в результате чьей-то личной инициативы. Учить брались церковные причетники или мастеровые, которые все же знали побольше, чем обреченные на темноту крестьяне
И Кришьяна везут за несколько десятков километров в далекое местечко Добеле, где некий органист организовал школу для местных детей. Там Кришьян выучился читать и писать по-немецки. Пропитание туда доставляла или сестра Мадэ, или мать, только вот лошади не было: мешок с хлебом, туес с маслом, ведро жидкой каши с квашеным молоком и лишь изредка кусок мяса мать тащила на себе. Еда часто портилась, за девятилетним мальчуганом ухода никакого, появились вши и чесотка, и в таком вот жалком виде его пришлось забрать домой. Здесь его обучал немецкому языку и письму столяр при имении Иле. За это Кришьяну приходилось исполнять обязанности няньки.
В десять лет Кришьяна берет на свое иждивение сестра Кристина, жившая в Дундаге. Там зять устроил маленького шурина в Кубильскую школу, широко прославленную благодаря хорошему руководству Руководит школой Эрнст Дйнсберг, который сам получил образование, служа у дундагского священника кучером, а потом, путем самообразования, стал даже писателем. Он знает языки, переводит европейских авторов. И хотя латышским учителям приказано шить одежду только из домотканого сукна и запрещено ваксить сапоги, те все равно не подчиняются и стараются вести образ жизни образованных людей.
После двух лет Кришьяну уже нечему учиться в этой школе, и Дйнсберг советует послать мальчика учиться дальше. Кришьяна привозят в ближайший портовый город Виндаву (ныне Вентспилс). где он учится в начальной школе, потом в уездном училище. Но дальше у родственников уже нет денег на его учебу и содержание.
1848 год. В Европе бушуют бури во имя гуманизма и свободомыслия, и именно поэтому немецкие помещики еще больше боятся за свое положение в Прибалтике.
В это же время первый смельчак Кришьян Валдемар подал дерзкое прошение генерал-губернатору Прибалтийского края А. А. Суворову (внуку прославленного полководца) поддержать его желание учиться. "Шут, посмешище, придурковатый",- чего только не говорили о Валдемаре бароны. Русские интеллигенты-славянофилы высказывались иначе: "Молодой да ранний".
Валдемар на несколько шагов опережает Барона, подготавливая общественное мнение к тому, что латышский народ пробуждается. Когда Валдемар поступает в Дерптский университет, его еще продолжают наделять кличками вроде Бауэрюнге (Молодой мужик), Нихилист (Нигилист), Дейчхенфрессер (Немцеед),Юнглетте (Младолатыш). А Кришьян Валдемар с вызовом повесил на своей двери табличку:
Кришьян Барон еще не знает, что ему предстоит пройти такой же путь, а потом сделаться одним из тех сильных духом людей, которые возглавят младолатышское движение.
Кришьян в старшем классе уездного училища, но нет никакой надежды попасть в гимназию. Нет у представителя крепостного сословия, к тому же у сироты, такой возможности. Но как раз в это время явился инспектировать Виндавское уездное училище тот самый генерал-губернатор Суворов, с помощью которого уже окончил гимназию Валдемар. Суворов предлагает владельцу Дундаги барону Остен-Сакену, на чьей земле находилась школа, дать средства для дальнейшего обучения Кришьяна Барона.
Ответом было: во-первых, юнец не приписан к Дундагской волости, во-вторых, Остен-Сакен полагает ненужным и, более того, нецелесообразным давать высшее образование мужику. Такое мнение разделяло все прибалтийское дворянство: как бы у латышей не появились люди, которые могли бы их вывести из узкого понятия "сословие" к понятию "народ". Суворов полагал иначе, он ответил Остен-Сакену, что он предложил дать вспомоществование способному ученику, но никак не просил давать себе совет, что именно полезно и что вредно латышским детям. Канцелярия генерал-губернатора запросила у уездного училища точные сведения, к какой именно волости относится Кришьян Барон. И вот другой помещик вынужден согласиться помочь. Кришьян поступил в гимназию в Митаве (ныне Елгава). По тем временам Митавская гимназия была одним из самых известных учебных заведений в Прибалтике. Правда, государственный язык (русский) в гимназии играл второстепенную роль, безраздельно господствовал язык малого, но привилегированного меньшинства - немецкий. Кришьян уже начинает сознавать масштабы и значение борьбы - немецкого дворянства и русской демократической интеллигенции. Как в Виндаве, так и здесь, в Митаве, он заявляет немецким, русским и польским гимназистам, что он - латыш.
Когда через год ему прекратили выплачивать стипендию, Кришьян стал зарабатывать частными уроками. В 1856 году он закончил гимназию с отличием и получил аттестат, по которому ему присваивался XIV классный чин, освобождающий его от звания крепостного человека.
Заняв у родственников немного денег. Барон отправляется в Дерпт изучать математику и астрономию. Первое его намерение - отыскать Кришьяна Валдемара, о котором он уже наслышан. В борьбе за национальное самосознание необходимо использовать самое сильное оружие - знание и просвещение, и для себя и для народа.
Застрельщиком в этом освободительном движении был Кришьян Валдемар. Весь огонь остзейских баронов он вызвал на себя. Окончив университет, уже служа мелким чиновником в министерстве финансов в Петербурге, он отражает сотни баронских наскоков. Самый сильный удар Валдемар нанес по прибалтийскому дворянству следующим образом. После Крымской войны в России возникли финансовые трудности. Прибалтийские дворяне обратились со "спасительным" предложением выкупить у государства казенные имения и тем самым еще сильнее закабалить крестьян.
В Эстляндии имелось пятьдесят, в Лифляндии шестьдесят-семьдесят, в Курляндии (ныне Курземе) двести таких имений, Валдемар своевременно узнал в министерстве об этом коварном проекте и стал разоблачать его в русских газетах. Таким образом он спас от лап баронов около трехсот имений, а с ними спас от самовластия и крестьян.
Но замысел Валдемара был более далеким: вызволить из-под власти баронов суды, школы, полицию - ввести в Прибалтике общепринятый по всей империи порядок управления! Большие надежды возлагал Валдемар на князя Суворова, который явно старался ограничить самочинно установленные для себя привилегии прибалтийского дворянства. Во время неофициального разговора молодому борцу пришлось убедиться, что борьба эта не новая и скоро не кончится, что она куда значительнее, чем просто борьба за сферы влияния в одной Прибалтике.
Генерал-губернатор предупредил
молодого энтузиаста:
"Я представляю здесь русское правительство.
Но вы думаете, я могу что-нибудь сделать вопреки воле здешнего дворянства?!
Ничуть!.. Мне приходится идти по пути уговоров и компромиссов. Как только
я сойду с этого пути, моя карьера кончена. Вместо меня тут же назначат
другого. А вы - в одиночку, вы, молодой человек с ясным умом и пылким сердцем,
хотите выступить против всеобщего зла и устранить все несправедливости,
которыми изобилует не только Россия, но и весь мир!.. Ведь бывает, что
такие идеальные люди гибнут. Хотя бы не нападайте на дворянство столь резко
и не выступайте против тех сил, с которыми вам не справиться".
Через год после этой беседы остзейские политиканы скинули Суворова. После этого Валдемару было запрещено въезжать в Прибалтику. Иначе - ссылка в Сибирь. "Тысячи прибалтийских псевдопомещиков начали войну против одного-единственного латыша!" - писали в заграничных газетах. В 1861 году Кришьян Барон прервал учение - не было больше денег. Какое-то время живет в Дундаге, обучая своих маленьких родственников.
Валдемар продолжает служить в Петербурге и вынашивать планы борьбы. В первую очередь он основывает газету "Петербургас Авизес" ("Петербургская газета"). Вести ее он предлагает Кришьяну Барону, который переезжает в Петербург.
Валдемар - основатель, издатель, покровитель;
Барон - подлинный хозяин.
Газета устанавливает широкие связи с латышами
на родине. Барон, по сути дела, был и редактором, и корректором, и техническим,
и практическим работником в одном лице. Редактирование являлось большим
искусством: говорить надо было изобретательно, так, чтобы читатель понимал,
что именно хотят сказать выразители младо-латышских идей. Чего нельзя сказать
прямо, то выражать иносказательно, с усмешкой. Ничем газета так не донимала
прибалтийских помещиков, как сатирическим приложением "Зобугалс" ("Насмешник").
По обличительной смелости газета превосходила все, что выходило доееле.
Главная тема - обличение сепаратизма остзейского дворянства. Газета освещала
действия правительства и комментировала многие события куда быстрее, осведомленнее
и оперативнее, чем провинциальные прибалтийские газеты.
Большая часть русской интеллигенции симпатизировала этой газете и считала нужным поддерживать ее. Так, автор статьи в "Кронштадтском вестнике" писал: "Неблагожелательность, которую известная партия (то есть остзейские бароны.-^. 3.) проявляет к новой газете, может служить доказательством ее симпатичности. И поскольку неблагожелательность все возрастает, ядовитые нападки становятся все сильнее и сильнее, приходится заключить, что латышская газета с каждым номером становится все лучше и лучше". Как истинно русскому человеку автору статьи доставляет удовлетворение то, что "Петербургас Авизес" старается познакомить массы латышского народа с государственной жизнью и государственными задачами.
Являясь реальным политиком, он высоко оценивает латышей как будущее ядро моряков военного и торгового флота, поскольку латыши населяют большую часть Прибалтийского побережья.
И действительно, Кришьян Валдемар был большим стратегом. В первую очередь его занимали вопросы мореходства. После его статьи "Русский торговый флот" Валдемаром заинтересовалось Адмиралтейство. В 1860 году он получил задание исследовать Балтийское побережье в видах развития мореходства.
По инициативе Валдемара было открыто до семнадцати мореходных училищ для латышей и эстонцев, и уже в 1867 году из них вышли первые штурманы дальнего плавания. Прославленное Айнажское училище явилось матерью всех русских мореходных училищ. "Видите, где моряки,- рядом с вами, а вы ищете их по всему свету!" - это слова Кришьяна Валдемара.
Подъем революционно-освободительного движения в России повлиял на обстановку во всех районах царской империи. Время это породило младолатышей. Кришьян Валдемар подобен девятому валу в их движении. И параллельно с пропагандой, яркой борьбой и внешне эффектными делами идет тихая, уравновешенная, методическая "малая" работа - ее исполняет Кришьян Барон. Газета, брошюры, сбор средств, сочинительство, справки, переписывание, набор, правка - словом, работа. Ее может выполнять только Кришьян Барон, воспитанный трудолюбивой народной песней и закаленный физическим трудом.
Конечно, сказались и гены. Надо, надо! Надо
писать, надо учиться, надо бороться, надо выдержать!
Надо разоблачать публикации балтийских пасторов
в так называемой "Латышской газете" ("Латвиешу Авизес"), которая, по сути
дела, была немецким органом, проповедующим идиллическую бесконфликтность
в жизни Остзейского края. Ведь будущее и просто само дальнейшее существование
латышского народа под угрозой! Крестьянина, даже и после манифеста 1861
года об освобождении, баронское имение расценивает как придаток к земле,
закон ограничивает свободу его передвижения, поскольку он всего лишь инвентарь!
А господином души латыша желает быть немецкий священник, плохо знающий
или совсем не знающий латышский язык. Хорошим священником в имении считается
безразличный к социальным вопросам человек, который указывает крестьянам
лишь на небо. Так, не завоевав души народа, лютеранская церковь становится
органом духовного застоя.
Кришьян Барон пишет статьи, популяризирует науку доступным народу языком, пишет о звездах, о физике и механике неба, об электрических явлениях в природе, о громоотводах, о "языке живых существ в природе", показывает ценность фольклора, рассказывает о начале собирания его у братского народа - у эстонцев. Юношеские чувства Барон вкладывает в напечатанные в этой же газете стихи. Стихов этих немного, но они становятся достоянием латышской литературы. По образованию Барон - математик-астроном, по "требованиям истории" - скорее этнограф. Дерпт и Петербург - города библиотек. "Меня особенно интересовали хроники, исторические и этнографические сочинения о Прибалтике",- говорит он. Еще летом 1859 года Барон пешком исходил Лифляндию и Курляндию и свои путевые впечатления и соображения изложил в книге "Описание нашего края с некоторыми приложениями в сокращенном виде". Книга предназначалась для школы и для домашнего чтения. Это первый написанный латышом на латышском языке географический очерк родного края и Эстонии. В приложении - очерк "Народы Курземе и Вйдземе и сопредельные народы, их образ жизни и язык". Здесь Барон говорит о том, что латышский язык вместе с литовским и языком древних пруссов составляет особую ветвь индоевропейской семьи языков, что язык этот очень древний и почтенный. "Здесь ясно видно,- пишет Барон,- какими глупцами являются те, кто гнушается латышским языком или стыдится быть латышом. И тем более они смешны, если это образованные люДи. Более того, истинное и величайшее неразумение проявляют те, кто полагает, будто человек, желающий остаться латышом, не смеет изучать другие языки". Тем самым Кришьян Барон и все младолатышское движение впервые в латышской истории сформулировали принципы соотношения интернационального и национального. И здесь истоки той деятельности, которой он посвятил себя во второй половине жизни.
В 1865 году "Петербургас Авизес" закрывают. Происки остзейского дворянства сделали свое дело. Петербург пришлось покинуть. Барон под полицейским надзором. А он уже успел жениться и стать отцом. Жена с сыном остались в Петербурге, тогда как Барон поехал в Москву. Искать счастья. Первое время он работает учителем в Мариинской женской гимназии. В 1867 году получает место домашнего учителя в семье русского помещика Станкевича (родственника известного демократа Николая Станкевича), проживающего в Острогожске Воронежской губернии. Там Барон и провел двадцать пять лет. Как бы вдали от бурь и треволнений жизни шумного века.
Но именно эти годы, как и заключительный период жизни, были годами, когда вынашивалось основное богатство латышской культуры - шесть томов "Латышских дайн".
В Москве латышская интеллигенция вновь собирается в кружок. Членов его зовут "вечерниками", так как на своих вечерних собраниях они обсуждают еще в Петербурге поставленные важные вопросы латышской культуры. Зиму Станкевичи обычно проводили в Москве, и Кришьян Барон вновь в кругу соотечественников.
Работа не прекращается. Кришьян Барон устанавливает научные связи с Российским географическим обществом. Он составляет широко разработанный "Указатель сочинений о коренных жителях Прибалтийского края", который и выходит изданием Географического общества в 1868 году. Это одна из первых серьезных книг, появившихся в результате сотрудничества русских и латышских ученых.
Но когда на заседаниях общества с участием известных ученых А. Гильфердинга, П. Семенова и других по предложению академика В. Ламанского было решено пригласить Кришьяна Барона в число членов экспедиции по уточнению состава населения западных губерний и этнографических границ, оказалось, что ему придется отказаться от этого весьма лестного предложения. Из-за прежнего враждебного отношения прибалтийского дворянства нечего и думать о возвращении на родину, а уж тем более не приходилось рассчитывать на успешное собирание желаемых материалов. Да к тому же еще - полицейский надзор.
Но интерес к фольклору все возрастает. На полках
Кришьяна Барона множатся книги о фольклоре соседних народов.
А в это время подготавливались и вскоре появились
"Памятники латышского народного творчества" (1868) Я. Спрогиса и подборка
народных песен, вошедшая в "Сборник антропологических и этнографических
статей о России и странах ей прилежащих" (1873), составленная одним из
"вечерников" Фр. Брйвземниеком. Командированный Обществом любителей естествознания
при Московском университете, он в 1869 году объездил край, населенный латышами.
Собранные им фольклорные материалы вышли в издании Московского университета
в трех книгах: в 1873 году-народные песни (числом 1118), в 1881 году-пословицы,
загадки и заговоры (4110), в 1887-сказки (148). Своей деятельностью Бривземниек
расшевелил такие широкие круги народа, что в Москву потекли все новые и
новые фольклорные материалы, как будто забил спящий доселе родник духовной
жизни народа.
В 1878 году московские "вечерники" решают, что необходимо выбрать из присланных материалов наиболее совершенные и поэтичные песни и издать их отдельным сборником на родном языке - для широкого читателя. Подготовить избранное "вечерники" поручили Бривземниеку и Барону. Но скорое издание не могло быть осуществлено по той причине, что фольклорные поступления приобрели необычайный размах. Они поняли, что объем материала перерастает пределы одного сборника, что тут место работе по выявлению всего народного мировоззрения. И в то время как Бривземниек принялся руководить самим процессом пропаганды - обращался с письменными призывами к народу и получал корреспонденцию, - работой по разбору и классификации текстов занялся исключительно Кришьян Барон. Это вполне соответствовало его спокойной и уравновешенной натуре. К началу этой деятельности в его распоряжении имелось шестнадцать тысяч народных песен, записанных ранее людьми, проявляющими интерес к этнографии.
А Фрицис Бривземниек передал в руки Кр. Барона уже пятьдесят четыре тысячи песен.
Впоследствии Барону передали и те собрания, которые имелись в Рижском и Митавском латышских обществах. Так у Барона собралось двести восемнадцать тысяч песен, из них двадцать пять тысяч оригинальные, остальные - варианты.
К 90-м годам собрание достигло таких размеров, что для издания требовался уже порядочный капитал. Бривземниеку удалось уговорить серьезного культурного деятеля из латышских кругов в Петербурге, довольно состоятельного торговца Генри Виссендорфа, чтобы тот взял издание в свои руки, организовав сбор денег по подписке.
В середине 1882 года Виссендорф сообщает Барону, что собрано семьсот рублей, а к лету следующего года эта сумма, вероятно, удвоится. Начало издания обеспечено.
Виссендорф полагает, что в дальнейшем издание удастся передать Академии наук. Он спрашивает у Кришьяна Барона, не стоит ли обратиться к великой княгине Марии Павловне и великому князю Владимиру, как президенту Академии наук, чтобы те покровительствовали изданию.
Кришьян Барон спокойно, помужицки, обдумал этот проект и ответил, что у него "особых симпатий к этому делу нет, потому что таким образом мы лишимся независимости и свободы". Опыт, нажитый крепостным крестьянином и бедным студентом, подсказывает, что не следует особенно полагаться на августейшее благоволение. Не стоит! Полагаться надо только на свои силы.
В конце 1893 года в газетах появляется объявление о скором выходе "Латышских дайн", В этом же году Кр. Барон переезжает из Москвы в Ригу, чтобы иметь возможность целиком заняться изданием.
Отдельные тетради первого тома начали выходить в 1894 году и появлялись до 1898 года. Так что печатание первого тома длилось пять лет.
Весь монументальный труд с 1878 года на протяжении двадцати лет Кришьян Барон совершал без всякого вознаграждения и лишь после выхода первого тома получил от Виссендорфа в виде гонорара сто экземпляров, половину из которых раздал языковедам, писателям и друзьям. Длительное время находясь в стесненных обстоятельствах, Кр. Барон решает на время прервать подготовку "Дайн". В 1898 году он пишет Виссендорфу: "Дайны" придется отложить и взяться за какую-то работу, дающую заработок, пока у меня еще есть силы". (Барону в это время шестьдесят три года.) Бривземниек уговаривает друзей и знакомых устроить сбор пожертвований. "В качестве признательности и благодарности за двадцатипятилетние усилия, которые почтенный Кр. Барон отдал безвозмездно сбору и подготовке к печати латышских народных песен..." Деньги собраны. Труд, хотя и в скудных условиях, можно продолжать.
В 1899 году Виссендорф сообщает из Петербурга: "Академия наук готова за свой счет, если только не вмешаются недоброжелатели, издать остальные пять томов. Но поелику Академия печатает лишь небольшое число экземпляров, а нам надо продолжать то, что мы начали, то есть иметь двести экземпляров, значит, придется лишь доплачивать за бумагу". В Академии наук дело подвигается довольно медленно.
Лишь в декабре 1903 года Виссендорф поздравляет Барона с выходом второго тома. (Барону уже шестьдесят восемь лет.) "Плоды Вашего труда - медленно, но верно - попадают в руки народа; духовные его сокровища уже не могут погибнуть, а будут переходить от поколения к поколению, способствуя развитию народа".
Всего вышло шесть томов (восемь частей) "Латышских
дайн".
III том, 1-я часть - 1904 год (Барону 69 лет).
III том, 2-я часть - 1906 год (Барону 71 год).
III том, 3-я часть - 1909 год (Барону 74 года).
IV том - 1910 год (Барону 75 лет).
V и VI тома - 1915 год (Барону 80 лет).
Революционные события внесли беспокойство и
в жизнь Барона. Особенно он тревожился за "Дайны". "Нынешние всеобщие трудные
условия так и терзают нам душу... Работа в типографии последнее время идет
медленно".
"Я по возможности продвигаю свой труд дальше.
Работы еще на четыре-пять лет, а вернее сказать, на оставшуюся жизнь...
Если мне еще будет отпущено годиков пять, то, может быть, и управлюсь,
а там с миром могу на покой, чтобы собранный материал изучали и обрабатывали
уже специалисты каждый по своим надобностям".
Сознавая свою миссию, десятилетия работал Барон, подчиняясь строгой самодисциплине, решительно отказываясь от всего, что может отвлечь, не соглашаясь написать какую-нибудь статью или прочитать лекцию, пока не кончит основной труд. День рассчитан точно и ритмично: встает рано, рано идет спать, два-три часа в день гуляет. Только так и возможно возвести величественное сооружение.
Над последним томом "Латышских дайн" Кр. Барон работал, живя в "Доме Буртниеков", то есть бардов, или людей, владеющих искусством письма. В свое время широко известный основатель общества трезвости "Северное сияние" торговец и меценат Август Домбровский на окраине Риги в полосе дюн разбил сад и построил - по нынешним понятиям Дворец культуры - грандиозное здание для разных мероприятий, а рядом с ним дом, где могли бы жить и работать прогрессивные и неимущие латыши - люди искусства и литературы. Узнав о плохом состоянии здоровья Барона и о сырости в его квартире, Домбровский предлагает ему переселиться в этот новый дом, где предусмотрено и врачебное наблюдение. Барон решил, что место довольно удобное: сухой воздух соснового леса и посетителям не так-то легко приезжать и отрывать от работы - чуть не час надо добираться на пароходике, а потом еще минут пятнадцать пешком идти по песчаным дюнам. Квартиру Барон не хотел принимать даром, а настоял на том, что будет платить столько же, сколько платят в Риге.
Самое трудное - перевозка шкафа с дайнами: чтобы листочки не вывалились и не перепутались. 21 марта 1909 года Шкаф дайн отправился в Милгравис. Жена каждое отделение в ящике закрыла и перевязала. Еще не издан четвертый том, еще много работы.
Кришьяну Барону уже семьдесят четыре года, но он с удовольствием занимается физическим трудом - колет дрова, помогает жене выжимать белье, носит воду, поливает клубнику и дикий виноград, сажает дубки подле дома и в большом парке, работает у верстака, вытачивает из можжевельника вешалки и другие изделия и дарит их знакомым. Когда пилит дрова, говорят другие жильцы-писатели (всего в доме восемь квартир), то делает это так аккуратно, "будто каждое полено - ровная строчка в песне".
Летом 1914 года ушла из жизни жена. Подготовка дайн к изданию еще не закончена, надо держаться, хотя и остался он без верного помощника, хотя из Петербурга приходят письма уже по-русски: их по поручению Виссендорфа пишет его служащий. Сам Виссендорф болен.
Наконец осенью 1914 года работа закончена, Барон читает корректуру пятого и шестого томов. Но начинается мировая война.
Когда Барон смотрит с крыльца на виднеющуюся между деревьями Даугаву, там уже нет снующих кораблей. Иностранные корабли ушли в свои порты, русские - в Петербург. Дети его эвакуировались. Начинаются тяжкие дни. В "Доме Буртниеков" остаются всего четыре человека. Барон опасается за судьбу "Латышских дайн": Академия наук может отложить печатание или вовсе прекратить. Но этого не случилось, и летом 1915 года выходят последние тома. Из-за условий военного времени появление последних томов прошло малозамеченным. Только Аспазия и Райнис оставили для истории впечатляющие поздравительные слова, присланные ими из изгнания - из Швейцарии.
"Вы, дорогой наш патриарх, предтеча будущего
поколения и потомок предыдущего, Вы смыкаете круг их бессмертия. Вы знаете,
что этот народ. семьсот лет переживавший чудовищное рабство и безжалостный
гнет, теперь уже не погибнет. Наш язык могут заставить замолчать или коверкать
его по образцу чужих языков, но в ушах наших будут звучать собранные Вами
песни, находя отклик в наших сердцах. У нас можно отнять все, только не
нашу любовь. Она сохранится, переходя от поколения к поколению, уносимая
и в дальние края, подобно священному огню.
И настанет день, который мы желаем Вам пережить,
который сможет своим солнцем осушить все потоки слез и крови. Этот день
уже грядет - день нашего возрождения. Пусть же вечно зеленеет молодой народ!"
Работа над дайнами завершается как раз к тому времени, когда зрение Кришьяна Барона портится: от чтения приходится отказаться и писать уже невозможно. Ко всему еще - нравы из-за войны ожесточились: его обокрали, пока гулял, взломали дверь и забрали все сбережения - пятьсот рублей. Какое-то время Барон остается без средств.
По ту сторону Даугавы вновь немецкие пушки. Созданные прибалтийскими немцами отряды наемников рвутся к Риге, Квартира сына находится как раз в том районе, где снаряды падают часто "Но отец дома не мог усидеть и страха не знал, пишет в своих воспоминаниях сноха.- Сколько раз я смотрела ему вслед, когда он своей спокойной походкой один, без провожатых, уходил по пустынной улице. Бывало, во время его отсутствия начинался обстрел, но он обычно живой-здоровый возвращался, принося известия и наблюдения".
Последнее лето Барон провел в живописной местности - в Турайде, в небольшом домике "Дайнас", на правом берегу реки Гауя. Каждое утро он совершал поход к пещере Гутмана за родниковой водой. Наполнив белый бидончик, шагал обратно к дому. Можжевеловая палица в одной руке, легкий складной стульчик в другой - так он карабкался по откосу, выбирая не дорогу, а самые крутые тропинки. После обеда брал свои инструменты и отправлялся к дровянику, пилил, колол, складывал дрова в аккуратные поленницы.
В марте 1923 года восьмидесяти восьми лет от роду Кришьян Барон уходит из жизни, осуществив величайший труд, совершенный для народа. Ведь он же спас его тысячелетнее творчество, сохранив от гибели и забвения, передав его культуре и науке.
Незадолго перед смертью издатель принес ему
комплект уже второго издания "Латышских дайн". Вот он перед Бароном на
столе. Барон, лежа в постели, берет один том, другой, не скрывая удовлетворения.
"Да, поработано немножечко",- говорит он. И больше ничего.
Прожито восемьдесят восемь лет. Из них восемьдесят
- в труде...