ЛЕГЕНДЫ ЧЕРНОЙ МЕЛЬНИЦЫ

Год третий

КОРОЛЬ МАВРОВ

Мастера все еще не было, мельница не работала. Под-мастерья валялись на нарах, жались к теплой печке.  Мертен с утра до вечера молчал. Лишь раз, когда  Юро принес одежду Михала и положил в изголовье  постели, очнулся. Убежал в сарай, там провел ночь.

Вернувшись, сидел безучастно, ничего не видел, не слышал, ничего не делал, просто сидел.

Крабат мучительно думал. Тонда и Михал погибли не случайно... Оба в новогоднюю ночь... по чьей воле? По какой причине? Мельник все не возвращался.

Наступил вечер. Витко уже собрался было задуть фонарь, как вдруг дверь отворилась. На пороге стоял Мастер, бледный как мел. Он оглядел всех, но отсутствия Михала, казалось, не заметил. — Работать! Повернулся и исчез до утра.

Парни поспешно оделись, ринулись к лестнице. Петар и Сташко помчались к пруду открывать шлюзы, другие побежали к жерновам с мешками на спине — засыпать зерно. С шумом и грохотом заработала мельница. У всех стало легче на душе. Мельница мелет! Жизнь продолжается!..

В полночь закончили помол. Войдя в спальню, подмастерья заметили, что на постели Михала кто-то лежит. Парнишка лет четырнадцати, небольше. Чересчур маленький даже для своего возраста. И вот что странно—лицо у него черное, а уши красные. Они окружили постель, стали с любопытством его разглядывать. Крабат, державший в руках фонарь, направил свет на лицо мальчика. Это его разбудило. Увидев одиннадцать белых призраков, обступивших его постель, тот вздрогнул, испугался. Крабату показалось лицо знакомым. Только вот откуда?

— Не бойся нас! — успокоил он парнишку.— Мы — подмастерья. Как тебя зовут? — Лобош. А тебя? — Крабат. А это... Но мальчуган перебил его:

— Крабат? Я знал одного мальчика, его тоже так звали. — Да ну?

— Только он был поменьше... Тут и Крабат вспомнил.

— Ты Маленький Лобош из Маукендорфа! А черный потому, что король мавров!

— Да! Но это в последний раз. Теперь я ученик тут, на мельнице!

Мальчик произнес это с гордостью. Подмастерья промолчали.

К завтраку Лобош явился в одежде Михала. Он попытался смыть сажу с лица, но это ему не совсем удалось: в уголках глаз и вокруг носа остались темные пятна.

— Ничего!—рассмеялся Андруш.—Полдня на мельнице, и все пройдет! Станешь весь белый!

Малыш был голоден. Он уминал кашу так, что за ушами трещало. Крабат, Андруш и Сташко ели с ним из одной миски.

— Если ты работаешь так, как ешь,—усмехнулся Сташко,—мы все можем и отдохнуть! — А надо есть поменьше?

— Ешь, ешь! Не стесняйся!—успокоил его Крабат.—Тебе нужно набраться сил. Здесь кто голоден, сам виноват.

Лобош склонил голову набок, прищурясь, уставился на Крабата. — Ты похож на его брата. — На какого брата?

— Ну, на брата другого Крабата. Я же говорил, что знал одного Крабата. — Который был в Штимбрухе, а потом удрал от вас в Грос-Парвитце?

— А ты откуда знаешь?—изумился Лобош. И тут он хлопнул себя по лбу.—Видишь, как можно ошибиться! А я тогда думал, ты на полтора, ну на два года меня старше... — На пять! — буркнул Крабат.

В это мгновение дверь отворилась, на пороге стоял Мастер. Парни понурились.

— Эй!—Мастер подошел к ученику.—Для начала слишком много болтаешь! Понятно? Он обернулся к Сташко, Крабату и Андрушу: — Он должен есть кашу, а не трещать как сорока! Пусть-ка зарубит себе на носу! Позаботьтесь об этом! Мастер ушел, хлопнув дверью.'

Лобош вдруг почувствовал, что сыт. Он втянул голову в плечи, отложил ложку. И вдруг, подняв глаза, увидел, что Крабат чуть заметно ему кивнул. Но мальчику и этого было достаточно, теперь он знал: здесь, на мельнице, у него есть друг!

И Лобош не избежал испытания мучной пылью. После завтрака Мастер увел его подметать каморку.

— Почему ему должно быть легче, чем нам?—брюзжал Лышко.—Малость муки ему не повредит! Никто еще от этого не умирал.

Крабат ничего не возразил. Он думал о Тонде, о Михале. Если хочешь помочь Лобошу, не надо злить Лышко даже по мелочам! Главное, не возбудить его подозрений! Пока вмешаться нет возможности, уж придется мальчонке помучиться до обеда, помахать метлой.

Крабат представил себе парнишку: слипшиеся ресницы, нос забит мучной пылью. Как ни старайся, пыли не убывает. Да что ж тут поделаешь!

Он еле дождался обеда. Когда подмастерья пошли на кухню, кинулся к каморке. Отодвинув засов, открыл дверь: — Выходи! Обед!

Лобош сидел в углу, скорчившись, обхватив голову руками. Заслышав голос Крабата, вздрогнул, вскочил, поплелся, волоча метлу, к двери.

— Я не справился! Старался, старался, бросил, и все! Как думаешь, Мастер за это выгонит?

— Да нет, не бойся,—успокоил его Крабат,—все будет как надо.

Он пробормотал заклинание, начертил в воздухе магический знак. Пыль мгновенно взвилась вверх, будто подгоняемая ветром.

Белое мучное об-лако поднялось над головой Лобоша и... через дверь—к лесу.

Каморка была чисто выметена. Мальчонка только рот разинул. — А... как это делается? Крабат не ответил.

— Обещай, что не расскажешь ни одной живой душе! И пойдем скорее, а то суп остынет!

Вечером, как только новый ученик отправился спать. Мастер позвал к себе всех подмастерьев и Витко. Так же, как это было в прошлом году с Крабатом, он сообщил Витко об уставе гильдии Мельников и по всем правилам перевел его из учеников в подмастерья. Ханцо и Петар поручились за Витко. Мастер тронул лезвием тесака его голову и плечи: — «По уставу гильдии Мельников...» Рыжий стал полноправным подмастерьем. Андруш в сенях приготовил пустой мешок. Его тут же накинули на Витко, как только тот вышел от Мастера.

Новоиспеченного подмастерья потащили к жерновам, чтобы «перемолоть».

— Поосторожней с ним!—предупреждал Ханцо.—Не забудьте, что он тощий!

— Тощий или толстый,—возразил Андруш,—а работник на мельнице не портняжка! Должен все испытать! Взяли! Понесли!

Они мяли и валяли его, как того требует обычай, однако не так долго, как в прошлом году Крабата. Андруш прекратил это быстро. Петар снял мешок. Сташко посыпал голову Рыжего мукой. Опять его схватили и трижды подбросили в воздух. Выпили за его здоровье и успехи.

Вино в этот раз было не хуже прошлогоднего. Но парни были невеселы. И все из-за Мертена. Он по-прежнему молчал и во время еды, и во время работы. Молчал и когда мяли Витко. И теперь сидел на мучном ларе, безучастный, угрюмый, словно окаменев.

— Эй!—крикнул Лышко.—Тебя будто из-за угла мешком ударили!—Он, смеясь, протянул Мертену кружку с вином.—Пей до дна! С души воротит от твоей постной рожи!

Мертен поднялся. Не произнеся ни слова, подошел к Лышко да как двинет по кружке! Вино разлилось.

Они стояли, глядя в упор друг на друга. Лышко струхнул не на шутку. Парни затаили дыхание. Воцарилась тишина.

Вдруг в коридоре послышались шаги, легкие, легкие. Ближе! Все, даже Мертен и Лышко, обернулись. Крабат, стоявший у двери, распахнул ее. На пороге, босой, в одной рубашке, завернувшись в одеяло, стоял Лобош. — Это ты, король мавров?

— Я... Я! Я боюсь! Там одному страшно. Вы не пойдете спать?

НА КРЫЛЬЯХ

Ох уж этот Лобош! С первого же дня он приглянулся  всем, даже Мертен был с ним по-своему приветлив:  посмотрит, кивнет—все это молча, не произнося ни слова.      С другими же Мертен был по-прежнему замкнут. Машинально выполнял обычную работу, не возражал ни товарищам, ни Мастеру. Вообще не разговаривал. Даже по пятницам, когда Мастер заставлял повторять прочитанное из Корактора, хранил упорное молчание. Мастер был невозмутим: «Успеваете вы или нет в тайной науке — дело ваше. Мне это все равно!»

Крабат очень беспокоился за Мертена — как с ним быть, чем помочь? Тонда, наверное, что-нибудь посоветовал бы, да и Михал тоже. А теперь он совсем один...

Еще счастье, что появился Лобош! Парнишке ничуть не легче, чем было другим ученикам, и, если б Крабат ему не помогал; вряд ли бы он долго продержался. Раз-другой Крабат во время работы будто ненароком окажется рядом с Лобошем, перекинет ся словом и, как тогда Тонда, опустит руку на плечо, чтобы при дать пареньку сил.

— Только не подавай вида, что стало легче,—говорил он Ло бошу.—Смотри, чтоб не заметил Мастер. И Лышко—он ему вс( доносит.

— А разве помогать запрещено? А что тебе будет, если ктс узнает?

— Не думай об этом! Главное, себя не выдай! Лобош был хоть и мал, но на редкость сметлив. Он с тако1 ловкостью изображал смертельно усталого—охал, кряхтел, сто нал,—что все ему верили. Каждый вечер, встав из-за стола, ел« плелся к постели. А по утрам являлся к завтраку таким вялым что, казалось, вот-вот свалится со стула.

Но он был не только смышленым пареньком и хорошим актером. Как-то Крабат увидел его за мельницей—Лобош скалывал лед.
— Я хочу тебя спросить, Крабат...—сказал он, словно вдруг решившись.— Ответишь?
— Если смогу!
— Ты вот все помогаешь мне с тех пор, как я тут, на мельнице. Хоть тебе и грозит расправа. Что ж, думаешь, я не вижу?
— Ты об этом хотел меня спросить?
— Нет! О другом!
— О чем же?
— Скажи, как мне тебя отблагодарить? Что я могу для тебя сделать?
— Отблагодарить?

Крабат хотел было уклониться от ответа, но потом передумал.
— Как-нибудь я расскажу тебе о моих друзьях — о Тонде и о Михале. Обоих уже нет. Если ты меня выслушаешь, это и будет благодарность!

В конце января наступила оттепель, неожиданная и дружная. Еще вчера в Козельбрухе все насквозь промерзло, а с утра подул западный ветер, неслыханно теплый для этого времени года. Засияло солнце, снег за несколько дней растаял. Лишь в оврагах, лощинах и низинах оставались грязно-серые пятна. А рядом коричневые поля, черные холмики над кротовыми норками, первые проблески зелени среди пожухлой травы! — Погода как на пасху! — говорили подмастерья. Теплый западный ветер все больше досаждал парням, он утомлял и будоражил. Вечером они долго не засыпали, ворочались с боку на бок. Спали беспокойно, вскрикивали от дурных снов. Только Мертен лежал неподвижно на своих нарах, не ворочался, не разговаривал даже во сне.

В эти дни Крабат все думал о Певунье и решил в праздники с ней заговорить. Времени до тех пор еще много, успокаивал он себя. Но мысль о том, как это будет, ни на минуту его не покидала.

Уже трижды во сне он был на пути к Певунье, но ни разу не дошел. Что-то мешало, а что, никак не мог вспомнить. Что же это было? Что его удерживало? Начало сна помнилось отчетливо. Ему удалось уйти с мельницы незамеченным. Он пошел к Шварцкольму не обычным путем, а по тропке через болото. Этой дорогой вел его когда-то Тонда с торфяника домой. А дальше... провал...

Как-то ночью, проснувшись от воя ветра, Крабат стал упрямо вспоминать начало сна. В третий, в четвертый, в шестой раз, пока не заснул. И тут увидел:
 

Крабат улучил момент и убежал с мельницы никем не замеченный. Он стремится к Певунье, в Шварцкольм. Выбирает не обычную дорогу, а тропку через болото, которую ему показал Тонда, когда они возвращались с торфяника. И вдруг Крабат чувствует под ногами топкую почву. Спускается туман... и вот уже ничего не видно. Неужто он потерял дорогу? Крабат пытается идти дальше. Но с каждым шагом проваливается все глубже и глубже: по щиколотку, почти по колено... Да, он угодил в трясину. И чем больше старается выбраться из нее, тем глубже его засасывает.

Холодная трясина словно втягивает Крабата. Густая, цепкая, черная масса хватает за колени, за бедра. Вот уже ему по поясницу. Скоро она сомкнется над его головой. Остается только кричать. Он кричит изо всех сил, зовет на помощь, хоть и понимает, что это бессмысленно. Кто услышит его? — Спасите! Спасите! Тону!

Туман сгущается. Крабат видит вблизи <)ва неясных силуэта. Может, это Тонда и Михал?

— Стойте!—кричит он им.—Не подходите! Здесь трясина! Фигуры сливаются в одну. Она надвигается. И вдруг бросает ему веревку . с деревянной поперечиной. Крабят хватается за нее. Чувствует, что его тащат из болота. Он спасен!

Все произошло так быстро, что он не успевает опомниться. Ошеломленный, стоит перед своим спасителем, хочет его поблагодарить... — Да чего уж там!—говорит Юро. Юро?! Лишь сейчас Крабат замечает, что спас его Юро. — Если хочешь попасть в Шварцкольм, лучше лететь! — Лететь? Как ты себе это представляешь? — Очень просто! На крыльях! И Юро тут же исчезает в тумане. — Лететь!.. Лететь на крыльях!—повторяет Крабат. Как странно, что ему самому не пришло это в голову! Обернувшись вороном, как обычно по пятницам, он расправляет крылья и поднимается над землей. Несколько взмахов, и он выбрался из тумана. Он летит в Шварцкольм!

Над деревней—ясное солнышко. Внизу, у колодца. Певунья кормит  кур. Вдруг над ним скользнула чья-то тень. Пронзительный крик ястреба, шорох крыльев, свист... В последнее мгновение Крабат успевает резко свернуть в сторону. Ястреб промахнулся.

Крабат понимает — на карту поставлена жизнь! Камнем летит он вниз, падает, среди разбегающихся кур. Только здесь, рядом с Певуньей, он чувствует себя в безопасности, принимает человеческий облик, щурясь, глядит в небо. Ястреб исчез.

Вдруг, откуда ни возьмись, у колодца Мастер. В гневе протягивает руку к Крабату: — Следуй за мной! — Почему?—удивляется Певунья. — Он принадлежит мне! — Нет!

Всего одно слово, но звучит оно так, что возразить нельзя. Она обнимает Крабата за плечи, окутывает его шалью, мягкой, теплой.

— Идем,—говорит она.—Пошли! И они уходят вместе, не обернувшись.

ОТСЮДА НЕТ ПУТИ!

Утром оказалось, что пропал Мертен. Постель его была свернута, одеяло сложено, куртка и фартук—в тумбочке. Под табуреткой — деревянные башмаки. Никто не видел, как он уходил. Заметили лишь за завтраком. Все бросились его искать, но нигде не нашли. — Он улизнул! Надо скорее сообщить Мастеру! — злорадствовал Лышко. Однако Ханцо преградил ему путь: — Ты что, не знаешь? Это—дело Старшого! Все ожидали гнева, крика, проклятий. Ничего подобного! Как рассказал.Ханцо, Мастер не принял известия всерьез. «Мертен не в своем уме!»—проронил он. На вопрос: «Что делать?»—буркнул: «Оставь, вернется!»

— От его взгляда я буквально похолодел, думал, превращусь в льдину. Хоть бы все обошлось!

— Э, нет уж! Кто удирает с мельницы, должен знать, что его ждет!—съязвил Лышко.—Да что ему сделается!.. Кожа у него, как у слона!

— Ты так думаешь?—не удержался Юро. — А то!— Лышко стукнул кулаком по столу. Плю-х-х! В лицо ему выплеснулся суп. Густой! Прямо с огня! Лышко взвыл от боли: — Кто? Кто это сделал? Вне себя от бешенства, он стал вытирать, щеки, глаза, нос. Всем было ясно, что без чьей-то помощи здесь не обошлось. Лишь Юро по своей простоте не заподозрил тут, видно, дурного умысла. Вот только суп жалко!

— В другой раз ты, Лышко, не бей по столу. Или уж: бей не так сильно!

Чего боялся Крабат, то и случилось. Вечером, с наступлением темноты, Мертен явился. Понуро опустив голову, стоял он на пороге.

Мастер не бранил его, не кричал.

— Ну, как прогулялся? Видать, не понравилось, раз так рано вернулся? Или что помешало?.. Не хочешь со мной говорить? Давно замечаю — не раскрываешь рта. Ч^о ж, я тебя не заставляю, мне все равно! Можешь еще раз попробовать! Пытайся сколько влезет! Никому не удалось, и тебе не удастся! Лицо Мертена по-прежнему было каменным. — Притворяйся, притворяйся! Делай вид, что это тебя не трогает! Я и эти одиннадцать знаем, каково тебе. А теперь убирайся!

Мертен ушел на чердак, лег на нары. У всех в этот вечер было тяжело на душе. — Давайте отговорим его бежать еще раз,—предложил Ханцо.

— Попробуй!—отозвался Сташко.—Он не послушает! — Боюсь, он вообще ничего слушать не станет,—сказал Крабат.

Ночью погода переменилась. Ветер стих, ударил мороз. Окна покрылись узором. Утром, выйдя из дому, они увидели, что все обледенело. Замерзли лужи и вода на краях колодца, холмики над кротовыми норками окаменели, земля затвердела.

— Скверно для урожая!—покачал головой Петар.—Мороз без снега. Все померзнет!

Крабат обрадовался, увидев за завтраком Мертена. Тот уплетал кашу как ни в чем не бывало. Видно, наголодался за сутки.

Отправились на работу. Никому и в голову не приходило, что Мертен опять пустится в путь, теперь уж средь бела дня. Лишь в обед заметили его отсутствие.

Два дня и две ночи его не было. Никогда еще ни один беглец не пропадал так долго. Думали, его и след простыл. АН нет! Утром на третий день явился. Завидели еще издали — бредет, шатаясь, через луг. Еле дошел — усталый, обмороженный. Страшно смотреть!

Крабат и Сташко встретили его у дверей, ввели в людскую. Петар снял с него башмак, Кито — другой. Ханцо послал Юро за холодной водой, сунул побелевшие ноги Мертена в таз, принялся растирать.

— Надо скорей уложить его в постель! Может, еще отойдет! Тут дверь отворилась. Мастер! На этот раз насмехаться не стал. Подождал, пока поднимут Мертена, подошел ближе.

— Погодите наверх тащить, мне сказать ему надо!.. Думаю, с тебя достаточно. Отсюда нет пути! А вы вот что — не хлопочите! От меня зависит, кто умрет здесь, на мельнице! Только от меня! И ни от кого больше. С этими словами он ушел.

Мертена отнесли в постель, дали горячего питья, укрыли одеялами. Ханцо остался наверху, присел рядом на нары. Подождал, пока заснет. Убедившись, что его помощь больше не нужна, спустился вниз. Надо было работать.
 

СНЕГ НА ПОЛЯХ

Мертен был плох, его лихорадило, он задыхался, не  мог глотать. Лишь через несколько дней с трудом  проглотил ложку супа.

    Ханцо распорядился, чтобы кто-нибудь всегда  был с ним рядом, не спускал глаз с больного. Дежурили и по ночам: боялись, что в беспамятстве он что-нибудь над собой сделает. Ведь Мастер твердо сказал, что все пути отрезаны.

«От меня зависит, кто умрет здесь, на мельнице!» — эти слова Мастера не выходили у Крабата из головы. Разве в них не таится ответ на его мучительные раздумья о смерти Тонды и Михала? Но пока это только еще догадка. Нужно подтверждение. Что ж, придет время, и все разъяснится. И тогда он призовет Мастера к ответу. Да, так все и будет. Но пока нельзя и вида подавать. Надо изображать простодушного, прилежного и послушного ученика, самому же готовиться к возмездию. А главное — преуспеть в тайном искусстве.

Ни снежинки не выпало в эти февральские дни, а мороз лютовал по-прежнему. По утрам шли к шлюзам, срубали лед. Проклинали гнилую погоду, поманившую было теплом.

Как-то днем, когда подмастерья садились обедать, со стороны леса показались трое людей. Один — высокий, крепкий, в расцвете сил, двое других—сутулые, белобородые старцы. Лобош заметил их первым. Он был глазастый, все видел. — К нам гости! — крикнул он громко.

Тут и другие увидели ходоков. Они, видно, шли из Шварц-кольма. В зипунах, в зимних шапках. Мельницу в Козельбрухе крестьяне из близлежащих деревень всегда обходили стороной. Но эти шли напрямик.

Ханцо открыл дверь. Подмастерья в нетерпении столпились в сенях, притихли. — Чего вы хотите? — Поговорить с мельником.

— Я—мельник.—Мастер незаметно вышел из своей комнаты, двинулся навстречу крестьянам.—Что вам надо? Высокий снял шапку.

— Мы из Шварцкольма. Я — староста, а эти двое — наши старейшины. Передаем привет от всех жителей деревни и просим тебя, мельник, нас выслушать. Я думаю... Тебя не удивит... Мастер прервал его властным жестом. — Без лишних слов! Что вас сюда привело? — Мы просим твоей помощи! — В чем дело?

— Мороз, а на полях нет снега! — Староста теребил в руках свою шапку.—Если в ближайшие дни не пойдет снег, озимые погибнут! — А я тут при чем?

— Просим тебя, мельник, сделай так, чтобы пошел снег! — Пошел снег? Как это?

— Мы знаем — ты можешь! Сделай так, чтобы пошел снег! — Мы ведь не задаром! — вмешался один из стариков. — За добро отплатим добром. Получишь две сотни яиц, пять гусей и семь кур.

— Только бы снег пошел!—добавил второй.—Иначе пропадет урожай, будем голодать.

— Мы и наши дети!—вторил ему староста.—Сжалься над нами! Пусть пойдет снег! Мельник поскреб в затылке.

— Многие годы я вас в глаза не видел. Теперь же, когда я понадобился, вы тут как тут!

— Ты наша последняя надежда! Если не пошлешь снега, мы погибнем! Ты ведь не откажешь нам в помощи, мельник? Умоляем тебя на коленях, как господа бога! — Они опустились перед Мастером на колени, уронили головы на грудь. — Выполни нашу просьбу! Смилуйся!

— И не подумаю! Отправляйтесь домой! Что мне до ваших озимых! Мы тут, на мельнице, не помрем с голоду! Уж я позабочусь об этом, мы и без снега не пропадем. А вы, лапотники, отвяжитесь от меня со своими яйцами и птицей! Подыхайте с голоду, не мое дело! Я и пальцем не шевельну ради вас и ваших сопляков! И не ждите!

— А вы?—обратился староста к подмастерьям.—И вы тоже не хотите помочь нам, господа подмастерья? Сделайте это из милосердия, ради наших несчастных деток! Уж мы вас отблагодарим!

— Да он совсем сдурел!—взорвался Лышко.—Сейчас я спущу собак! Ату!

Он пронзительно свистнул. Тут же раздался остервенелый, многоголосый лай. Староста подскочил, уронил шапку. — Скорее! Они разорвут нас! Надо бежать! Бежать! Старики, подобрав полы тощих зипунишек, бросились прочь. Бегом по лугу, к лесу.

— Хорошо придумано, Лышко!—одобрил Мастер.—Молодец!—Он похлопал его по плечу.—Ну, от них мы избавились! Надолго запомнят этот день! Больше мы их не увидим!

Крабату жаль было старосту и его спутников. Как он зол был на Мастера! Ну что они ему сделали? Почему он им отказал? Ему ведь ничего не стоило им помочь! Заглянуть в Корактор, произнести несколько слов, подходящих к случаю. Как жаль, что Кра-бат их не знает, этому Мастер их еще не учил. А то бы он сам вызвал снег на свой страх и риск. Да и Петар, и Ханцо, и еще кое-кто наверняка попробовали бы тут свои силы.

Один только Лышко радовался «победе», его так и распирало от гордости. А здорово он их разыграл с собаками! И ведь поверили, убежали!

Но злорадство его не осталось безнаказанным. Ночью он вскочил с отчаянным криком: свора черных псов ринулась на него во сне, норовя разорвать на куски.

— Вот ужас-то!—посочувствовал Юро.—Какое счастье, что это только сон!

Пять раз нападали на Лышко черные псы, пять раз он вскакивал с криком и всех будил. До того надоел, что они его вышвырнули.

— А ну-ка бери свое одеяло и убирайся в сарай! Там можешь хоть до утра воевать с собаками. И орать сколько влезет! С нас хватит!

Проснувшись утром, глазам своим не поверили: снег! Все вокруг белым-бело! Снег, видно, шел всю ночь, но и сейчас все шел большими пушистыми хлопьями.

Уж теперь-то крестьяне будут довольны и в Шварцкольме, и во всех окрестных деревнях. Неужто Мастер передумал и все-таки помог?

— Может, это Пумпхут?—предположил Юро.—Крестьяне ведь могли встретить его и попросить. А уж он-то никогда не откажет!

— И верно, Пумпхут!—согласились остальные.—Разве он откажет!

Но нет, не Пумпхут! Опять в обед, и опять же Лобош увидел их первым, явились староста и старейшины из Шварцкольма. На этот раз на санях. Привезли Мастеру обещанное: семь кур, пять гусей, две сотни яиц.

— Спасибо тебе, мельник! — Староста склонился в глубоком поклоне.— Спасибо тебе! Ты спас наших детей! Мы бедные люди, ты знаешь! Возьми, что у нас есть, мы принесли тебе это в знак благодарности!

Мастер выслушал его с недовольной миной. Пытаясь сохранить спокойствие, проронил:

— Кто вам помог, не знаю! Только не я. Это уж наверняка. Забирайте свое барахло и проваливайте! — Он повернулся и ушел в свою комнату. Было слышно, как щелкнула щеколда.

Гости стояли со своими дарами словно побитые. Юро пришел им на помощь.

— Возвращайтесь домой! Выпейте рюмочку и забудьте все это!..—Он подсобил им погрузить все в сани.

Крабат смотрел вслед саням, пока они не скрылись в лесу. Долго еще издали доносился скрип полозьев, звон колокольчиков, слышалось щелканье кнута, звучал голос старосты, погонявшего лошадей: «Но, но-о!»
 

Я  -  КРАБАТ!

Пришла весна, таял снег. Крабат учился как одержимый. Он давно перегнал всех, и Мастер не мог им  нахвалиться. Ему, видно, было невдомек, что парень старался изо всех сил, чтобы приблизить час расплаты.

     Как-то воскресным днем Мертен впервые поднялся с постели, сел за сараем на солнышке. Бледный, худой... В чем только душа держится! Он был молчалив по-прежнему. Раскрывал рот лишь в случае крайней необходимости: «Да», «нет», «дай сюда», «ладно», «брось». Других слов будто и не знал.

В пятницу Лобоша приняли в школу чернокнижия. Как удивился малыш, превратившись в ворона! Небольшая забавная черная птица с живыми глазами и взъерошенными перьями никак не могла успокоиться. Весело кружила по комнате, задевая крылом череп и книгу. Мастеру пришлось трижды шикнуть, прежде чем она утихомирилась и уцепилась за жердь.

«Это искусство мысленно разговаривать с другим человеком так, чтобы тот слышал и понимал слова, будто они исходят от него самого...»

Ученикам сегодня нелегко быть внимательными — Лобош без конца отвлекает. Смех, да и только! То вращает глазами, то вертит шеей, то хлопает крыльями. Тут уж не до Корактора!

Но Крабат старался не пропустить ни слова: сразу сообразил, как важен этот урок для него и Певуньи. Запомнил все слово в слово.

Перед сном, в постели, повторил несколько раз подряд, чтобы уж век не забыть.

В субботу перед пасхой, как только спустились сумерки. Мастер вновь отослал их по двое добывать магический знак. На этот раз Крабату выпало идти с Лобошем. Взяли по два одеяла. Больно пасмурно, как бы дождь не пошел! Уходили с мельницы последними. Нужно было торопиться, чтобы другие не заняли знакомое место. Но когда дошли, оказалось, что опасения Крабата напрасны.

На опушке леса собрали ветки, сучья, кусочки коры. Разожгли костерок. Крабат рассказал Лобошу, для чего они здесь.

Лобош зябко кутался в одеяло. Хорошо, хоть он здесь не один! А то бы помер со страху, и тогда уж на этом месте поставили бы еще один деревянный крест, только чуть-чуть поменьше!..

Поговорили немного о школе чернокнижия, как в ней учатся колдовству. Помолчали... И тут Крабат стал рассказывать про Тонду и Михала. «Я ведь тебе обещал...» Едва начав, сообразил, что сидит на месте Тонды, а напротив, по ту сторону костра, такой же мальчик, каким был он сам в те далекие времена. Да, теперь он на месте Тонды.

Не хотелось рассказывать о смерти Михала и Тонды, но чем больше говорил, тем больше убеждался — надо! Поведал о смерти Воршулы, о предостережении Тонды: подмастерья приносят девушкам несчастье. Мальчик должен был это знать.

Так получилось, что рассказал все. Только о тайном свойстве ножа умолчал, чтобы нож его не утратил.

— Ты знаешь, кто виноват в смерти Тонды и Михала? — Догадываюсь! И если мои подозрения подтвердятся, рассчитаюсь!

Около полуночи начал накрапывать мелкий дождик. Лобош натянул на голову одеяло.

— Не надо!—посоветовал Крабат.—А то не услышишь колоколов и пения в деревне.

Вот и звон колоколов, и голос Певуньи. Вступает хор девушек, и снова голос Певуньи.

— Красиво!—тихо сказал Лобош.—Ради этого можно и промокнуть!

Они посидели молча. Лобош понял, что Крабату не хочется разговаривать. Да и ему самому было над чем поразмыслить. Думать о судьбе Тонды и Михала—не хватит ночи...

Девушки пели, колокола заливались звоном. Вот и дождь перестал. Крабат этого не заметил. Для него не существовало сейчас ни дождя, ни ветра, ни тепла, ни холода, ни света, ни мрака. Только Певунья, ее голос... И как сияли тогда ее глаза при свете свечи...

Вот бы ее увидеть... Выпорхнуть из себя? Но ведь Мастер обучил их искусству мысленно разговаривать с другим человеком так, чтобы тот слышал и понимал слова, будто они исходят от него самого. А если попробовать?

Под утро Крабат произнес заклинание и напряг всю свою волю, чтобы внушить Певунье: «Один человек просит тебя, Певунья, выслушать его. Ты его не знаешь, а он знает тебя давно. Когда наберешь в кувшин воды, отстань немного от девушек, иди одна. Этот человек хочет тебя встретить. Но так, чтобы не заметили другие,— то, что ему надо сказать, касается только тебя и его!»

Трижды обратился он к ней с такой просьбой, трижды мысленно произнес одни и те же слова.

Забрезжил рассвет. Смолкли колокола, затихло пение. Наступило время обменяться с Лобошем знаком тайного братства. Крабат отколол от креста две щепы носком Тонды и сунул их в тлеющие угли. Потом научил Лобоша рисовать магический знак. — Я мечу тебя углем от деревянного креста! — Я мечу тебя, брат. Знаком Тайного Братства! И вот они двинулись в обратный путь.         • Крабат так торопился на мельницу, словно хотел во что бы то ни стало прийти раньше всех. Маленький Лобош едва поспевал за ним. Уже возле Козельбруха Крабат вдруг остановился, стал шарить в карманах...

— Кажется, я забыл его возле креста! — Что забыл?

— Нож! — Подарок Тонды?

- Да!

Теперь Лобош знал, что нож был для Крабата единственной памятью о Тонде. — Тогда вернемся, поищем!

— Нет! Побегу один, это быстрее! А ты пока посиди, подожди. Так будет лучше.

— Дар—мальчик подавил зевок.—Ну, ладно. Лобош сел под куст, на прошлогоднюю траву, а Крабат поспешил к тому месту, мимо которого, как он знал, должны пройти девушки. Здесь и укрылся в тени изгороди. Вот и они! Певуньи среди них нет. Значит, услышала, значит, поняла! Наконец-то она! Одна. Плотно закутанная в шаль. Он вышел на дорогу.

— Я—Крабат, подмастерье из Козельбруха. Не бойся меня! Певунья не удивилась. Подняв глаза, посмотрела прямо в лицо. Казалось, она ждала его.

— Я тебя знаю. Видела во сне. И еще одного человека, который замышлял против тебя зло. Но нам это было все равно— и тебе и мне. С тех пор я все ждала, когда ты появишься. Наконец-то ты пришел!

— Я пришел, но не могу быть тут долго. Меня ждут на мельнице.

— И мне тоже надо домой. Мы еще увидимся? — Она обмакнула краешек шали в кувшин с водой и молча, не торопясь, словно делала это всю жизнь, стерла со лба Крабата магический знак. Крабат почувствовал себя так, будто с него смыли позорное клеймо. Как хорошо, что она есть на свете, и стоит тут рядом, и смотрит ему в глаза!
 

СНЫ

Лобош тем временем заснул под кустом на опушке.  Когда Крабат разбудил его, он спросил, протирая глаза:  — Нашел?

— Что? — Да нож!

— Ах, да! Вот он!—Крабат вынул нож, выдвинул лезвие. Оно было черным.

— Нужно почистить как следует! А потом смазать. Лучше всего собачьим жиром.

— Так я и сделаю!

Теперь уж и в самом деле надо было торопиться. На полдороге они повстречали Витко с Юро, те тоже запаздывали.

— Ну как, до дождя успеем? — спросил Юро, взглянув на Крабата так, словно у того чего-то не хватает, было не так. Ах вот оно что! Знак на лбу!

Страх охватил Крабата. Если он появится без знака на мельнице, ему несдобровать. Мельник обязательно что-то заподозрит. Тогда Певунье тоже грозит беда.

Он порылся в кармане, вдруг найдется уголек! Но нет, он и сам знал — напрасная надежда!

— Быстрей! Быстрей! Побежали!—спохватился Юро.—А то нам достанется!

Когда выходили из леса, сильный порыв ветра сорвал шапку с Витко и с Крабата. И тут же хлынул ливень. Промокшие до нитки, явились они на мельницу.

Мастер был раздражен, ожидал их с нетерпением. Они согнулись под воловьим ярмом, получили пощечины. — А где, черт подери, ваш знак?

— Да вот же он! —удивился Юро, ткнув себя пальцем в лоб. — Там его нет! — взревел Мастер. — Значит, проклятый дождь все смыл. Мельник на мгновение задумался.

— Эй, Лышко! Вытащи-ка из печки уголь! Да побыстрей! — Он поспешно нарисовал знак всем четверым, обжигая их горячим углем. За работу!

Ну и досталось же им в этот день! Целую вечность пришлось надрываться, пока потом не смыло знак со лба.

Лобош на этот раз первым почувствовал облегчение. Ликуя, он подбросил над головой мешок с зерном. — Эй, вы! Глядите, какой я сильный!

...Остаток дня отдыхали: пели, танцевали, рассказывали разные истории, все больше про Пумпхута. Андруш, подвыпив, произнес речь о том, какие прекрасные парни у нас здесь на мельнице. Да и вообще все подмастерья — славные ребята, а всех мастеров надо гнать к черту! — Или, может, кто против?

Да нет, все, конечно, были с ним согласны, кроме Сташко. — Гнать к черту? — возмутился он.— Э, нет! Сатана пусть сам лично явится за каждым и свернет ему шею! Крах-х! Я за это!

— Ты прав, братишка!—Андруш обнял его.—Пусть черт заберет всех мастеров, а нашего—первым!

Крабат отыскал себе место в углу, так, чтобы быть вместе со всеми и все же в стороне. Пока парни пели, смеялись, произносили речи, он думал о Певунье, вспоминал, как они встретились, разговаривали... припоминал каждое ее слово, движение, каждый взгляд. Не заметил, как и время прошло. Воспоминания прервал Лобош, усевшийся рядом. — Хочу тебя спросить...—Вид у Лобоша был озабоченный. — Что?—Крабат с трудом вернулся к действительности. — Андруш такое говорил! И Сташко тоже! Если дойдет до Мастера...

— Это же пустая болтовня! Неужели не понимаешь! — А мельник-то! Мельник! Если ему Лышко донесет, что будет?

— Ничего! Ровным счетом ничего!

— Не может быть! Ты и сам этому не веришь! Разве он такое простит!

— Понимаешь, сегодня можно бранить Мастера сколько влезет, посылать ему на голову чуму и холеру! Даже дьявола призывать, как ты слышал. Сегодня он на это не обозлится. Наоборот! — Да ну?

— Он ведь как рассуждает? Кто раз в год выскажется, облегчит душу, тот будет весь год сносить и терпеть все. Даже то, чего терпеть нельзя. А такого у нас на мельнице хватает.

Крабат—уже не прежний Крабат. Он отсутствует, витает в облаках. Как будто бы и работает, как всегда, и разговаривает, отвечает на все вопросы, но на самом деле он далеко отсюда—возле Певуньи. Певунья с ним рядом, и мир вокруг с каяк-дым днем все светлее, все зеленее.

Никогда раньше Крабат не замечал зелени. Сколько же разных оттенков у травы! А еще зелень березовых, ивовых листочков, зелень мха, кое-где переходящая в голубизну, юная сверкающая зелень на берегу пруда, на живой изгороди, на кустах, темная затаенная зелень старых сосен в Козельбрухе, то мрачная, угрожающая, почти черная, то сверкающая, золоченная заходящим солнцем...

Несколько раз ему снилось одно и то же: будто идут они с Певуньей не то по лесу, не то по саду. Лето, тепло. На Певунье светлое платье. Проходят под высокими дуплистыми деревьями, Крабат обнял ее за плечи, платок съехал у нее с головы, он чувствует щекой легкий завиток, хочет, чтобы она остановилась, по-смотрела на него, тогда он увидит ее лицо. Но он знает — лучше этого не делать, чтобы никто другой, умеющий проникать в чужие сны, ее не увидел!

На мельнице заметили, что с Крабатом творится что-то неладное. Очень уж он переменился. И вот уже Лышко стал ходить вокруг Крабата — разнюхивать, допытываться.

Ханцо поручил Крабату и Сташко подправить стершийся жернов. Они установили жернов у стены и принялись углублять желоба. Когда Сташко пошел поточить свой инструмент, явился Лышко с ворохом пустых мешков. Крабат заметил его, лишь когда тот раскрыл рот. Лышко вообще имел привычку подкрадываться.

— Ну!—начал он, подмигнув.—Как ее зовут? Она блондинка или брюнетка? - Кто?

— Да та, о ком ты все думаешь последнее время. Ты что же, считаешь, мы слепые, не замечаем, что тебе вскружили голову, может, во сне, а может, и наяву? Хочешь, помогу с ней встретиться? Я знаю один способ. Понимаешь, жизненный опыт...— И, оглянувшись по сторонам, он зашептал Крабату на ухо: — Только скажи ее имя, и я все устрою! — Отстань! Что за чушь ты там мелешь? Работать не даешь!

В эту ночь Крабату сном приснился все тот же сон. Они с Певуньей все идут и идут под высокими деревьями в летний солнечный день. Вышли на лесную опушку, и тут на них пала тень. Крабат накинул на голову Певуньи куртку. «Быстрее! Нельзя, чтоб он увидел твое лицо!» Держась за руки, они побежали обратно под сень деревьев.

Крик ястреба, пронзительный, резкий, ножом полоснул по сердцу. И он проснулся...

Вечером Мастер вызвал Крабата к себе. Стоя перед ним и ощущая на себе его взгляд, Крабат почуял недоброе.

— Хочу с тобой поговорить! — Мастер сидел в кресле с каменным лицом, скрестив на груди руки—судья, да и только! — Ты знаешь, я жду от тебя многого, Крабат! Ты преуспел в тайной науке. Однако в последнее время меня одолевают сомнения: могу ли я тебе доверять? У тебя появились тайны, ты что-то от меня скрываешь. Может, лучше, если ты сам, без принуждения, все мне расскажешь, не вынуждая меня выяснять? Скажи прямо, что тебя беспокоит? Подумаем вместе! Еще есть время!

Крабат ни минуты не помедлил с ответом. — Мне нечего тебе сказать, Мастер! — В самом деле нечего? - Нет!

— Тогда иди! Но потом пожалеешь! В сенях его ждал Юро. Он потянул его за собой на кухню, запер дверь.

— У меня тут кое-что есть для тебя, Крабат! Юро сунул ему что-то в руку. Крабат раскрыл ладонь—маленький, высохший корешок на тройной крученой нитке. — Возьми, надень на шею, а не то поплатишься головой за свои сны!
 

ДОГАДКА

Мастер стал теперь проявлять необычайное расположе-ние к Крабату — выделял его среди других, хвалил за  все, что ни сделает, словно хотел показать, что не та-

     Как-то вечером, когда все остальные ужинали, будто ненароком столкнулся с ним в сенях.

— Хорошо, что я тебя встретил! Иногда, знаешь ли, под горячую руку не сдержишься и наговоришь глупостей. Помнишь тот разговор в моей комнате? Это был глупый, ненужный разговор! Ведь правда?—Не дожидаясь ответа, он торопливо продолжал: — Жаль, если ты принял все за чистую монету! Я знаю, ты славный парень! И давно уже лучший мой ученик, верный мне, как никто другой!

Крабату стало не по себе. Чего хочет от него Мастер? — Короче, я тебе докажу, как я к тебе отношусь. Сделаю то, чего никогда не делал для других! В следующее воскресенье освобождаю тебя от работы. Можешь идти куда хочешь. В Маукен-дорф, Шварцкольм или Зайденвинкель—мне все равно. А вернешься в понедельник утром.

— А зачем мне туда идти?—удивился Крабат.—Что я там забыл?

— Да ведь там трактиры, шинки. Есть девушки! Можно погулять, потанцевать. Хочешь?

— Нет! У меня и в мыслях этого нет! Чем я лучше других? — Хочу наградить тебя за прилежание, за успехи в тайной науке. Ты это заслужил!

В воскресенье утром, когда парни собрались на работу, Кра-бат пошел было с ними. Однако Ханцо отвел его в сторону.

— Уж не знаю, в чем дело, но Мастер тебя отпускает. До завтрашнего утра и видеть тебя не желает. Тебе, говорит, все известно.

— Ну да,—буркнул Крабат.

Надев праздничную одежду, он вышел из дому. Парни работали как обычно, несмотря на воскресенье.

За сараем Крабат сел на траву. Надо подумать. Мастер расставил ему ловушку. Это понятно. Не попасться бы в нее! Ясно одно: идти куда угодно, но не в Шварцкольм. Лучше всего бы, конечно, остаться здесь, поваляться на солнышке. Но тогда он догадается, что его замысел разгадан. Нет, надо идти! Идти в Маукендорф. А Шварцкольм обходить стороной. Да нет, так себя выдашь. Конечно, надо идти через Шварцкольм. Это ведь самый короткий путь.

Понятно, что с Певуньей встречаться нельзя. Произнеся заклинание, он мысленно обратился к девушке: «Певунья, это я, Крабат. Я прошу тебя, очень прошу — что бы ни случилось, не выходи сегодня из дому! И в окне не показывайся. Ни за что!»

Крабату верилось, что Певунья выполнит его просьбу. Он хотел было уже отправиться в путь, но тут из-за сарая вышел Юро с пустой корзиной в руках.

— А! Крабат! Вижу, ты не торопишься! Я посижу тут с тобой на травке, ладно? — Он вытащил из кармана какую-то палочку, как и тогда, после их неудачной торговли, и, очертив ею круг, нарисовал на нем какие-то знаки.—Думаешь, от комаров да мух?

— Нет! Я ведь и тогда уже сомневался. Это ты, чтобы Мастер нас не увидел и не услышал ни вблизи, ни издали. Верно?

— Да нет! Он мог бы увидеть нас и услышать, но не станет этого делать: он про нас забыл. Вот для чего этот круг. Пока мы в нем. Мастер думает о чем угодно, только не о тебе и не обо мне.

— Не глупо! Совсем не глупо! — И вдруг у Крабата блеснула догадка. Пораженный ею, он глядел на Юро.—Так это ты послал крестьянам снег? Так это ты наслал на Лышко злых псов? Ты вовсе не глупый, как все мы думаем... Ты просто притворяешься!

— Ну, а если и так? Не буду спорить. Я не так глуп, как все вы считаете. А вот ты, Крабат... Только не сердись! Ты куда глупее, чем думаешь. - Я?

— Ведь ты до сих пор не понял, что происходит на этой проклятой мельнице! А то б ты умерил свой пыл! Или хоть сделал вид! Тебе что ж, не ясно, в какой ты опасности? — Догадываюсь...

— Не совсем!—Юро сорвал травинку, размял ее пальцами.— Хочу тебя предостеречь. Я вот уже много лет самый глупый из всех, а ты?.. Если и дальше так пойдет, будешь следующим. Михал, и Тонда, и все остальные, зарытые на Пустоши, сделали ту же ошибку. Они слишком многому научились в школе чернокнижия, и Мастер это заметил. Ты ведь знаешь, что в каждую новогоднюю ночь один из нас должен умереть вместо Мастера. — Вместо Мастера?

— Вместо него! У него договор с этим... Незнакомцем. Каждый год он должен принести в жертву одного из своих учеников или погибнет сам. — Откуда ты знаешь?

— Ну, у меня есть глаза. Тут найдешь, над чем призадуматься. А кроме того, я прочитал про это в Коракторе. - Ты?

— Я ведь глуп, как ты знаешь. Так думает Мастер и все остальные. Никто не принимает меня всерьез. Вот я и выполняю работу по дому. У меня какие заботы? Прибраться, вымыть пол, вытереть пыль... То же и в Черной комнате, где лежит на цепи Корактор, недоступный для тех, кто мог бы его прочесть. Мастер не зря об этом печется, держит его взаперти — ведь там написано, как ему навредить. — А ты? Ты... можешь его читать?

— Да! Ты — первый, и единственный, кому я это сказал. Существует только один путь положить конец всему. Один-единст-венный! Если есть девушка, которая тебя любит, и если она попросит Мастера тебя отпустить и сможет выдержать испытание... — Испытание?

— Ну, об этом в другой раз! Когда будет время. Пока что помни одно: остерегайся! Мастер не должен знать, кто эта девушка. Иначе все будет, как с Тондой. — Ты про Воршулу?

— Да. Мастер слишком рано узнал ее имя. Он измучил ее с нами так, что она с отчаянья бросилась в реку. — Юро опять сорвал травинку, размял ее.—Тонда нашел ее утром. Принес в родительский дом, положил на порог... С того дня и поседел. Конец ты знаешь.

Крабат опустил голову. Он думал о Воршуле и о Певунье... — Что ты мне посоветуешь?

— Что посоветую?—Юро сорвал еще травинку.—Иди в Маукендорф или еще куда. И постарайся обмануть Мастера!

Проходя по Шварцкольму, Крабат не смотрел по сторонам. Певунья не показывалась. Наверное, что-нибудь уж да придумала для домашних, чтобы не удивлялись, почему сидит дома.

Крабат передохнул в трактире, съел кусок хлеба с ветчиной. Отправился дальше. В Маукендорфе зашел в корчму, заказал пива. Вечером танцевал с девушками, плел им какую-то чепуху, затеял ссору с местными парнями. Когда те хотели его вышвырнуть, щелкнул пальцами и пригвоздил их к месту. Потом крикнул:

— Эй вы, бараны, чем меня колотить, давайте-ка отлупцуйте друг друга!

Поднялась такая суматоха, какой в Маукендорфе еще не видывали. Летели жбаны, ломались стулья, парни дрались как одержимые, колошматили друг друга, почем зря.

Хозяин заклинал их опомниться, девушки визжали, музыканты удирали через окно.

— А ну смелей!..—подзадоривал Крабат.—Что, каши мало ели? А ну давай! Вот так! Вот так! Вот так!
 

ТЯГОСТНЫЙ ТРУД

Утром Мастер пожелал узнать, как Крабат провел вос- кресенье, доволен ли прогулкой?       — Да ну!—Крабат пожал плечами.—Ничего особенного!     Рассказал про поход в Маукендорф, про танцы, про ссору с парнями. Ну да, было весело. Но ведь было бы куда веселей, если б он пошел туда не один, а с кем-нибудь из своих, со Сташко, с Андрушем или еще с кем из подмастерьев! — Например, с Лышко?

— Нет! — Крабат не побоялся гнева Мастера. — Почему же? — Я его не выношу!

— И ты тоже? — Мастер рассмеялся.— Ну в этом мы с тобой сошлись! Что? Удивляешься? — Да! Не ожидал.

Мастер оглядел Крабата с головы до ног. Благосклонно, но с усмешкой.

— Мне нравится, Крабат, что ты такой честный, всегда открыто говоришь, что думаешь!

Крабат не глядел на Мастера. Как понимать его слова? Не таится ли в них угроза? Он обрадовался, когда мельник переменил тему.

— А насчет того, о чем мы с тобой сейчас говорили, запомни: ты сам, если хочешь, можешь уходить хоть каждое воскресенье. Это привилегия лучшего ученика. И на том — точка!

Крабату не терпелось встретиться потихоньку с Юро. Тот же, напротив, после разговора за сараем, избегал его. Хорошо бы, конечно, мысленно обратиться к нему, чтобы он услышал, ответил, но среди своих волшебство не действовало.

Когда они, наконец, оказались одни на кухне, Юро дал ему понять, чтобы он набрался терпения.

— Я не забыл про тебя. Ты ведь дал мне нож наточить. Когда будет готов, принесу.

— Хорошо!—Крабат догадался, что имел в виду Юро. Вскоре Мастер должен куда-то уехать. Дня на два, как он говорил.

Прошло еще несколько дней. И вот Юро разбудил ночью Крабата.

— Пошли на кухню! Там поговорим. — А они?—Крабат показал на подмастерьев. — Спят, их и гром не разбудит! Я позаботился. На кухне Юро очертил круг вокруг стола, зажег свечку, поставил ее между собой и Крабатом.

— Тебе пришлось долго ждать. Но так было надо, из осторожности, понимаешь? Никто не должен догадываться, что мы потихоньку встречаемся. Я много чего тебе доверил в прошлое воскресенье. Наверно, ты думал об этом?

— Да! Ты хотел указать мне путь к спасению. Такой путь, чтобы я отомстил за Тонду и Михала, верно?

— Да, это так! Если тебя любит девушка, она может обратиться под Новый год к Мастеру. Попросить, чтобы он тебя отпустил. Если она выдержит испытание, он погибнет. — А испытание тяжелое?

— Девушка должна доказать, что знает тебя, отыскать среди других и сказать: это—он! — А потом?

— Это все, что написано в Коракторе. Может быть, тебе это кажется легче легкого? Детской забавой?

Да, Крабату так и казалось. Но, наверное, в этих словах есть какой-нибудь тайный смысл? Надо знать текст точно!

— Текст там прямой и ясный. Но Мастер толкует его по-своему.—Юро подправил фитилек свечи.

—Когда я только еще появился на мельнице, здесь был подмастерье Янко. Его девушка пришла точно — в последний вечер старого года — и попросила мельника отпустить ее парня. «Хорошо!—ответил тот.—Отыщешь Янко, он—свободен!»

Привел ее в Черную комнату, где мы, все двенадцать, сидели на жерди, превратившись в воронов. Он еще раньше заставил нас всех спрятать клюв под левое крыло. Так мы и ждали.

«Ну?—говорит Мастер.—Где он? Первый справа? Посередине? Подумай! Ты же знаешь, что ждет вас обоих!» Она-то знала! Поколебавшись, ткнула наугад в одного из нас. Это был Кито. - Ну?

— Они не пережили эту ночь. Ни Янко, ни его девушка. — А потом?

— Только Тонда еще решил попытаться. С помощью Воршулы. Ну, это ты знаешь! Свечка опять нагорела. Юро еще раз подправил фитиль.

— Одного я не понимаю! — прервал Крабат долгое молчание.—Почему больше никто не пытался?

— Мало кто знает этот путь. А кто и знает, надеется из года в год, что уж как-нибудь пронесет. Нас ведь двенадцать, а погибает один. Да! Вот еще что тебе надо знать. Если девушка выдержит испытание. Мастер побежден. С его смертью чары рассеются, мы станем обычными подмастерьями, и только! С колдовством — все!

— А если бы Мастер погиб как-нибудь еще?.. — Тогда колдовство бы не пропало. Некоторые еще и поэтому не .пытаются. А он каждый год покупает себ^ жизнь ценой гибели кого-нибудь из подмастерьев. — А ты? Почему же ты не попробовал? — Не осмеливаюсь. Да и девушки у меня нет. Он сосредоточенно двигал подсвечник по столу — туда-сюда, будто в этом занятии был какой-то скрытый смысл.

— Ты вот что, Крабат, пока не решай окончательно. Но попробуем сделать, что в наших силах, чтобы облегчить испытание девушке. А начать можно уже сейчас.

— Да я ведь могу мысленно внушить ей все, что надо! Этому нас учили!

— Не получится!!!            — Почему?

— Мастер в силах этому помешать. Так он проделал с Янко, .        проделает и с тобой. Не сомневайся!

—  Как же быть? — Тебе надо за лето и осень научиться противостоять воле Мастера. Когда мы сядем на жердь, обернувшись воронами, и он прикажет спрятать клюв под левое крыло, ты один должен ослушаться и спрятать под правое. Понимаешь? Ты должен чем-то отличаться от нас, чтобы девушка знала, на кого ей указать. — А что для этого надо делать? — Упражнять волю! — Всего-то!

— Это много! Сейчас поймешь. Начали?.. Крабат кивнул.

— Тогда давай так. Я — Мастер. Я отдаю приказ, а ты пытайся делать наоборот. Например, я приказываю передвинуть что-то справа налево, а ты двигаешь слева направо. Приказываю встать—оставайся сидеть. Требую смотреть на меня—смотри в сторону. Понял? — Понял!

— Начнем!—Юро указал на подсвечник.—Возьми его и придвинь к себе!

Крабат протянул руку с твердым намерением отодвинуть подсвечник к Юро. Но почувствовал сопротивление. Неведомая сила сковала его волю, парализовала желание.

Началась молчаливая борьба. Юро приказывает — Крабат стоит насмерть: «Отодвинуть! От себя! От себя! Отодвинуть!» Но мало-помалу Юро стал брать верх, сковывая его волю. — Как ты хочешь! — услышал Крабат свой голос. И покорно пододвинул к себе подсвечник. Он чувствовал себя опустошенным. Если бы кто-нибудь сказал, что его уже нет, поверил бы. — Не отчаивайся! — донесся издалека голос Юро. Крабат ощутил на своем плече его руку и уже отчетливо услышал: — Это ведь первая попытка!

С тех пор они все ночи проводили на кухне, конечно, когда Мастер был в отъезде. С помощью Юро Крабат учился противостоять чужой воле — тягостный, изнурительный труд для обоих! Крабат доходил до полного отчаяния.

— Ведь если у меня не получится и я должен буду умереть,—говорил он Юро,—то погублю и девушку! Не хочу я быть виновником ее смерти! Понимаешь?

— Понимаю! Но ведь девушка еще не посвящена в нашу тайну. Поэтому пока не думай об этом. После решишь, как быть. А сейчас важнее всего двигаться вперед. Не отчаивайся, не сдавайся. И увидишь, чего мы добьемся к концу года. Поверь мне!
 

СУЛТАНОВ ОРЕЛ

Почувствовал ли Мастер опасность? Напал ли на след с помощью Лышко? Заподозрил ли сам Крабата и Юро?     Как-то в начале сентября он пригласил вечером  подмастерьев в свою комнату, усадил за большой  стол, приказал наполнить кружки вином и вдруг неожиданно провозгласил тост за дружбу! Крабат и Юро озадачен-но переглянулись.

— До дна! До дна! — кричал Мастер. Велел Лобошу налить всем снова, потом сказал: — Прошлым летом я рассказывал вам о моем лучшем друге Ирко. И не скрыл, что погубил его. Как это случилось, доскажу сейчас... Было _это в годы турецкой войны. Нам с Ирко пришлось покинуть Верхние и Нижние Лужицы и на время расстаться. Я завербовался в войска кайзера и служил мушкетером. А Ирко — кто бы мог подумать! — нанялся к турецкому султану советником-чародеем. Я этого, конечно, не знал. Верховный главнокомандующий кайзера, маршал Саксонии, повел наше войско далеко в глубь Венгрии. Мы окопались, залегли. А напротив нас окопались турки. Несколько недель длилась настороженная, угрожающая тишина. Она нарушалась лишь короткими перестрелками да изредка пушечным залпом. Войны, можно сказать, пока и не чувствовалось. Но вот как-то утром вдруг стало известно, что исчез маршал Саксонии. Видимо, ночью турки его похитили. И, уж конечно, не без помощи колдовства. Парламентер с той стороны подтвердил: да, он в руках султана! Его отпустят из плена, если в течение шести дней наши войска будут выведены из Венгрии. В противном случае на седьмой день утром его повесят. Все были в замешательстве. И тут я предложил свои услуги — взялся вызволить маршала из плена. Ведь я не знал, что Ирко в турецком лагере!

Мастер осушил кружку залпом, кивнул Лобошу, чтобы тот ее наполнил, и продолжал:

 — Наш капитан посчитал меня сумасшедшим, но все же доложил полковнику. Тот повел меня к генералу, и уже с ним мы предстали перед герцогом Лихтенбергом, заменившим маршала на посту главнокомандующего. Поначалу он мне тоже не поверил. Но я превратил на его глазах штабных офицеров в попугаев, а своего спутника генерала—в золотого фазана. Этого оказалось достаточно. Герцог попросил вернуть подчиненным прежний вид и пообещал мне вознаграждение—тысячу дукатов! Затем он приказал привести своих верховых лошадей, чтобы я выбрал любую.

Мастер вновь осушил свою кружку, велел Лобошу налить. Помолчал...

— Я мог бы быстро закончить мой рассказ, но подумал, что будет интереснее, если конец вы переживете сами. Ты, Крабат, станешь мною, мушкетером, взявшимся освободить маршала. А вот за Ирко будет у нас... -

Он оглядел парней одного за другим: Ханцо, Андруша, Сташ-ко. Взгляд его остановился на Юро. — Может, ты?.. Ты будешь Ирко!

— Ладно,—равнодушно отозвался Юро,—кому-то ведь • надо!

Крабата не обманула его глуповатая ухмылка, обоим стало ясно: Мастер хочет их проверить. Как бы себя не выдать!

Мастер покрошил над пламенем свечи горстку сушеных трав. Тяжелый, дурманящий дух наполнил комнату, у всех отяжелели веки.

— Закройте глаза!—приказал Мастер.—Вы увидите, что произошло в Венгрии. А Крабат и Юро должны поступать так, как Ирко и я, тогда, во время турецкой войны...

Крабат чувствует, как его одолевает усталость, свинцовая тяжесть разливается по телу, он засыпает. Издалека доносится монотонный голос Мастера:

— Юро — чародей султана в лагере турков. Он присягнул на полумесяце... А Крабат, мушкетер Крабат, в белых гамашах, в голубом мундире, стоит по правую руку герцога Лихтенберга, выбирает коня...
 

...Крабат, мушкетер, в белых гамашах и голубом мундире, стоит по правую руку герцога Лихтенберга и выбирает коня. Ему приглянулся вороной с белым пятнышком на лбу, похожим на магический знак. — Вот этот!

Герцог приказывает оседлать коня. Крабат заряжает мушкет, вскакивает на коня и легкой рысью объезжает площадь. И вдруг, пришпорив вороного, бешеным галопом устремляется на герцога и его свиту, будто хочет их растоптать. Господа в ужасе разбегаются, Крабат же, ко всеобщему изумлению, взмывает вверх и проносится над напудренными париками. Конь и всадник летят по воздуху, ввысь, уменьшаясь прямо на глазах! И вот уже их не видит в свою мощную подзорную трубу даже командующий артиллерией граф Галлас.

Крабат мчится с головокружительной быстротой высоко над землей, словно по ровному полю. Вот он уже над какой-то разрушенной деревенькой. На краю ее видит с высоты первых турков, пестрые чалмы переливают на солнце. А вот и замаскированные пушки, и патруль, объезжающий укрепления.

Сам же он и его конь для турков невидимы. Однако лошади под турками раздувают от страха ноздри, а собаки начинают скулить, поджав хвосты.

Над турецким лагерем развевается на ветру зеленое знамя. Крабат направляет вороного вниз, осторожно приземляется. Неподалеку от роскошного шатра султана замечает небольшую палатку, охраняемую вооруженными до зубов янычарами. Ведя вороного под уздцы, Крабат входит в палатку. На походном стульчике, обхватив голову руками, сидит непобедимый герой из Саксонии, знаменитый покоритель турок. Крабам принимает свой зримый облик. Откашлявшись, подходит к маршалу и... пугается.

У полководца на левом глазу черная кожаная нашлепка. — Что надо? — произносит тот хриплым, каркающим голосом... — Ты кто? Турецкий прислужник? Как ты очутился в моей палатке?

— Ваше превосходительство, разрешите доложить! У меня приказ вызволить вас отсюда. Мои конь стоит наготове! Теперь и конь становится видимым.        — Если Ваше превосходительство не возражает...—Крабат вскаки-вает на коня, указывает маршалу место сзади. Мгновение... и они вырва-лись из палатки.

Янычары так ошарашены, что не могут и пальцем шевельнуть.  С криком «Разойдись!» Крабат несется по лагерю. У него за спиной освобо-жденный маршал. При виде их даже отчаянная нубийская гвардия султа-на опускает пики и сабли. Крабат пришпоривает коня. — Держитесь крепче. Ваше превосходительство! Никто не осмелился преградить им путь. Лишь когда они, миновав лагерь, вырвались в чисто поле и поднялись в воздух, турки пришли в себя  и принялись палить из всех ружей. Но пули не причиняют им вреда,  только свистят в воздухе. — Если эти молодцы хотят в нас попасть, они должны стрелять  золотом, —успокаивает Крабат удивленного маршала. — Свинец и железо  для нас—пустяки, и стрелы тоже!  Но вот ураганный огонь прекращается, выстрелы стихают. Вдали  возникает какой-то неясный шум и шорох, он все ближе и ближе. Краба-ту нельзя обернуться, чтобы посмотреть назад, он просит об этом своего  спутника. Маршал тут же докладывает, что их настигает огромный  черный орел, он падает с высоты, заслонив солнце!   Крабат пробормотал заклинание, и вот уже между ними и орлом  огромная туча, серая и плотная. Тучи, тучи... Они громоздятся одна над  другой... Орел прорывается сквозь тучи.          — Он падает на нас!—кричит маршал.

- Крабат давно уже понял, что это за орел, его не удивляет, когда тот кричит:

  — Возвращайтесь! Иначе смерть!   Голос показался Крабату знакомым. Откуда? Но раздумывать нет времени. По знаку Крабата разразилась буря, она должна смести орла с неба, как легкое перышко. Нет! Орлу султана любая буря нипочем!  — Поворачивайте! Пока не поздно!  «Голос...» —думает Крабат. И тут же его узнает. Это голос Юро. Голос его друга! Когда-то, давным-давно, они оба были подмастерьями на мельнице в Козельбрухе...

 — Орел нагоняет нас!—кричит маршал. Крабат узнает и его го- — Стреляй, мушкетер! Почему не стреляешь?  — Нечем! У меня нет ничего золотого!—Крабат рад, что нашелся.  И к тому же это правда.

   Маршал Саксонии, сидящий сзади, или кто он там есть на самом деле отрывает золотую пуговицу от своего мундира.   — Заряжай и стреляй!   Юро, орел Юро, на расстоянии всего лишь нескольких взмахов крыльев.  Крабат и мысли не допускает его убить. Даже во сне! Делает вид, что заряжает мушкет золотой пуговицей, на самом же деле выпускает ее из рук.

  — Стреляй же! Стреляй!

  Не повернув головы, Крабат вскидывает мушкет. Он уверен — мушкет   заряжен лишь порохом. Гремит выстрел! И вдруг... пронзительный предсмертный крик:  — Краба-а-ат! Краба-а-ат!  Крабат вздрогнул, выпустил мушкет. Он плачет, закрыв лицо  — Краба-ат! Краба-а-ат!

 Крабат очнулся. Как оказался он здесь за столом с Андру-шем, Петаром, Мертеном... Бледные, испуганные, они уставились на него. Каждый из них, встретившись с ним взглядом, тут же опускает глаза.

 Мастер сидит на своем месте молча, застыв, словно к чему-то прислушивается.

 Юро тоже неподвижен. Он упал грудью на стол, лицом вниз, руки раскинуты. Только что они были крыльями, трепетными, Дымящими крыльями. Рядом с Юро опрокинутая кружка, темнокрасное пятно на столе. Вино или кровь?..  С плачем бросается к нему Лобош.  — Крабат, Крабат, ты его погубил!  У Крабата ком застрял в горле. Он рванул ворот рубахи. вдруг видит—рука Юро шевельнулась!.. К нему возвращается

жизнь. Опираясь руками о стол, он приподнимает голову. На лбу, точно посередине, красное пятно.

— Юро ! —Маленький Лобош трогает его за плечо.—Ты жив, Юро? Жив?

— А ты как думал? Мы ведь играли! Только вот голова гудит от выстрела Крабата. В следующий раз пусть кто-нибудь другой играет этого Ирко. С меня хватит! Я пошел спать.

Парни вздыхают с облегчением, смеются, а Андруш говорит то, что у всех на уме:

— Иди, иди спать, братец! Главное, ты выдержал! Крабат сидит, словно окаменев. Выстрел, крик, нежданная радость, веселье! Как это все связать воедино?

— Прекратить!—заорал    вдруг    Мастер.—Прекратить! А ну-ка сядьте и замолчите! — Он вскочил и, обхватив рукой свою кружку, сжал ее так, словно хотел раздавить.—То, что вы видели, всего лишь сон, кошмар, который прошел... А я пережил это наяву. Тогда, в Венгрии, я убил его! Убил моего друга! Должен был убить! Как это сделал Крабат, как это сделал бы каждый на моем месте! Каждый!

Он так трахнул кулаком по столу, что подскочили кружки. Схватил жбан, стал жадно пить, потом отшвырнул его. Опять закричал:

— Убирайтесь! Убирайтесь вон! Хочу быть один! Один! Крабату тоже хотелось побыть одному, он незаметно вы- ; скользнул из дому.                                          1

Была безлунная звездная ночь. По мокрому лугу Крабат добрался до пруда. Поглядев на отражающиеся в черной воде звезды, решил искупаться. Скинул одежду, вошел в воду. Отплыв немного от берега, нырнул. Еще и еще раз. Холодная вода освежала, в голове прояснилось. Надо обдумать все, что случилось сегодня вечером. Стуча зубами, он выбрался на берег. На берегу с одеялом в руках стоял Юро. — Простудишься, Крабат! Давай скорее сюда! — Юро накинул на него одеяло. Хотел было обтереть, но Крабат отстранился.

— Я не понимаю, Юро! Не понимаю! Как я мог в тебя выстрелить!

— Ты и не стрелял, Крабат! Не стрелял золотой пуговицей! — Ты это точно знаешь?

— Я видел! А потом... Я знаю тебя!—Юро дружески ткнул его в бок.—Предсмертный крик, конечно, ужасен, но, право же, он ничего мне не стоил. — А пятно на лбу?

— А-а-а, пятно! Не забывай, что я немного смыслю в тайной науке. Уж на это моих знаний хватило!

КОЛЕЧКО ИЗ ВОЛОС

Несколько раз за лето Крабат воспользовался своим  правом уйти в воскресенье с мельницы. И не ради  собственного удовольствия, а чтобы не возбудить по-дозрений Мастера. Он все никак не мог отделаться от  мысли, что тот расставил ему сети.
                После выстрела в Юро прошел почти месяц. Мастер за это время и двух слов не сказал с Крабатом. Но вот как-то  вечером он заметил словно бы между прочим:
— В следующее воскресенье ты, наверно, пойдешь в Шварц кольм?
— А зачем?
— Там ярмарка, гулянье. А это, я думаю, подходящая причи на!

 — Посмотрю! Ты же знаешь, мне не очень-то по душе тол-каться в толпе одному.

      Улучив момент, Крабат посоветовался с Юро.

— Иди! Чего там!—решительно сказал Юро.—По-другому  нельзя!

— Не так-то тут все просто!..
— Слишком многое от этого зависит! Да, может, еще пред ставится случай перекинуться словечком с девушкой!
— Так ты знаешь, что она из Шварцкольма? — поразился  Крабат.

     — Еще с той пасхи, когда мы с тобой у костра сидели. Дога- даться было нетрудно.      — Значит, ты и ее знаешь?

    — Нет! И не хочу знать: чего не знаю, того из меня и клеща-ми не вытянешь!

    — Ну, а как же Мастер? Он ведь пронюхает, что мы встрети-лись! От него не скроешь.

    — Ты же видел, как обвести себя кругом! — Порывшись  в кармане, он протянул ему деревяшку.—На, возьми! Встретишь-ся с девушкой, поговори!

    В субботу Крабат лег рано. Хотелось побыть одному, хоро-шенько поразмыслить. Встречаться ли ему с Певуньей, или еще  не пришло время? Теперь ему все чаще удавалось противостоять  приказаниям Юро. Иногда Юро сдавался первым, но предостере-гал: с Мастером будет потруднее.     И все же уверенность Крабата росла с каждым разом. Ведь  одолел же Мастера Пумпхут! А у него все-таки есть помощни-ки — Юро и Певунья. Одно вызывало сомнение: смеет ли он впутывать во все эти девушку? Имеет ли право ставить на карту ее жизнь?

Крабат сомневался. Вроде Юро прав—когда еще им представится возможность встретиться? Но как он может поведать ей то, в чем и сам-то не до конца разобрался? А что, если рассказать почти все, только умолчать о дне испытания? У нее будет время подумать, сам же он пока будет стараться изо всех сил, а там уж посмотрит, как пойдет дело. Тогда и решит.

Парни немножко позавидовали Крабату, когда он рассказал про ярмарку и гулянье.

— Вот здорово!—встрепенулся Лобош.—Так и вижу горы пирожков и сластей! Принеси мне чего-нибудь!

«Конечно, принесу!» — хотел было пообещать Крабат, да тут влез Лышко, съехидничал:

— Что ж, у Крабата, думаешь, в Шварцкольме другой заботы нет, кроме твоих пирожков! Он найдет кое-что и получше!

— Лучше пирожков ничего не бывает! — упорствовал Лобош.

Все расхохотались. Крабат попросил у Юро платок, в кото-рый заворачивали хлеб, когда работали в лесу или на торфянике. Аккуратно сложив его, сунул под шапку. — Вот погоди, Лобош, увидишь, что я тебе принесу!.. Так, значит, в путь!

Крабат не спеша вышел из дому, прошел Козельбрух, свернул на полевую тропинку. Там, где они в прошлый раз разговаривали с Певуньей, остановился. Сел, обвел себя кругом.

Было тепло и солнечно, погода как на заказ. Крабат смотрел в сторону деревни.

Деревья в садах уже сбросили плоды, лишь редкие забытые яблоки отсвечивали красным и желтым золотом в увядшей листве. Мысли Крабата устремились к Певунье: «Певунья, Крабат сидит здесь на траве, он хочет с тобой поговорить. Освободись на минутку, он тебя не задержит. Никто не должен знать, куда ты идешь, с кем встретишься. Он ждет тебя и надеется, что ты ему не откажешь!»

Оставалось ждать. Крабат лег на спину, закинув руки за голову, и стал думать, что же сказать Певунье. Над ним высокое ясное небо, такое голубое и глубокое, какое бывает только осенью.  Глядишь не наглядишься! Он и сам не заметил, как уснул.

Проснувшись, Крабат увидел Певунью. Она сидела подле него на траве и терпеливо ждала. Поначалу он даже не мог понять, как она тут очутилась...

Ах, какая она! В праздничной юбке в складку, на плечах цветастый шелковый платок, волосы убраны под белый чепчик с кружевами.

— Певунья! Ты давно здесь? Почему не разбудила? — Я не спешу. А еще я подумала, что лучше, если ты сам проснешься.

Крабат приподнялся, оперся на локоть. — Как давно мы не виделись!

— Давно, давно...—Певунья задумчиво теребила платок.—Но иногда ты приходил ко мне во сне. Мы шли лесом под высокими деревьями. Помнишь? Крабат улыбнулся.

— Да, лесом, под деревьями. Летом. Тепло было. И ты была в светлом платье... Так ясно помню, словно это было вчера.

— И мне кажется, что вчера...—кивнула Певунья и повернулась к нему лицом.—О чем ты хотел со мной поговорить?

— Да... чуть не забыл. Ты можешь спасти мне жизнь, если, конечно, захочешь. — Спасти жизнь?

—  Да. — А как?

Крабат рассказал о грозящей ему опасности, о том, что есть только один-единственный путь — отыскать его среди воронов.

— Наверное, это не трудно. С твоей помощью,—решила девушка.

   — Не трудно? Ты можешь поплатиться жизнью, если не вы-держишь испытания!

   Певунья молчала лишь мгновение.   — Моя жизнь мне не дороже твоей. Когда мне прийти  к мельнику?

— Этого я тебе пока не скажу. Дам знать сам или пошлю друга.

  Тут он попросил ее описать свой дом — как его найти. Потом Певунья спросила, нет ли у него с собой ножа. Крабат вынул нож Тонды. Лезвие его было черным, как и все последнее время. Но, очутившись в руках Певуньи, оно вдруг посветлело. Певунья раз-вязала чепчик, отрезала прядку волос, скрутила ее в тонкое ко-лечко.

 — Это знак. Если его принесет твой друг, значит, то, что он  передаст,—твоя просьба.

 — Спасибо тебе! — Крабат спрятал колечко в верхний карман куртки.—Теперь возвращайся. А я приду в деревню немноп погодя. Но не забудь: там мы не знакомы! — Значит, мы не будем танцевать? — Будем! Но не все время. Понимаешь? — Да, я понимаю.

Певунья встала, расправила складки на юбке и пошла по тро пинке в Шварцкольм. Оттуда уже доносилась музыка.

Вокруг деревенской площади стояли накрытые столы со ска мейками, а посередине отплясывала молодежь. Те, кто постарше с достойным видом сидели за столами, поглядывая на танцу ющих. Худощавые мужчины в коричневых и синих воскресных костюмах покуривали трубку, попивали пиво. Их жены, похожие в своих праздничных нарядах на пестрых клуш, угощаясь праздничной стряпней, перемывали косточки парням и девушкам.

Музыканты играли без передышки на помосте, сооруженном на пустых бочках из ворот амбара. Староста старался не зря: скрипки и кларнеты пели, контрабас гудел: брум, брум, брум! А если скрипачи опускали скрипку, чтобы проглотить свою законную кружку пива, им уже кричали со всех сторон:

— Эй вы, там наверху! Вы что, играть сюда пришли или пи-во дуть?

Крабат тут же затесался в толпу танцующих. Приглашал то одну, то другую девушку, особо не раздумывая. Иногда танцевал и с Певуньей. И хотя ему было потом нелегко уступать ее другим парням — не подавал виду. Впрочем, даже женщины за столом, среди которых он вдруг обнаружил слепую на левый глаз старуху, не обратили на них особого внимания. Они вели себя так же, как все танцующие,—шутили, болтали чепуху, и только глаза Певуньи серьезно глядели на Крабата. Но это видел лишь он один и избегал ее взгляда из-за одноглазой старухи. Из-за нее при-дется, пожалуй, и вообще не приглашать больше на танец Певунью.

Вот и вечер. Крестьяне с женами разошлись по домам, молодые же, никак не дославшие расставаться с праздником, отправи-лись танцевать в сарай.

Крабат не пошел за ними, разумнее было сейчас же вернуть-ся в Козельбрух. А Певунья его,' конечно, поймет и не обидится. Он приподнял на прощанье шапку и тут почувствовал на голове что-то мягкое и теплое. Платок! Лобош!

Связав концы платка, набрал на столах полный узел пирогов, пирожков, сластей. Теперь можно и в путь!
 

НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Чем ближе была зима, тем медленнее тянулось время.  Крабату казалось даже, что оно остановилось.       Когда никого не было поблизости, он проверял,   на месте ли колечко. И как только нащупывал его   в верхнем кармане куртки, чувствовал: все будет хорошо.

Все будет хорошо!

В последнее время Мастер отлучался все реже. Неужто он почуял опасность и остерегается?

В редкие ночи, когда Мастер отсутствовал, Крабат и Юро без устали упражнялись. Все чаще Крабат противостоял Юро.

Как-то, сидя за кухонным столом напротив Юро, он ненароком вынул колечко, повертел, примерил на мизинец левой руки. Первому же приказу Юро он оказал сопротивление легко и быстро, как никогда раньше.

— Ого!—удивился Юро.—Как это тебе удалось? Твоя сила словно бы вдруг удвоилась. — Не знаю! Может, случайно?

— Давай подумаем.—Юро испытующе поглядел на друга.—Мне кажется, тебе что-то неожиданно помогло. — Но что?—недоумевал Крабат.—Не кольцо же? — Какое еще кольцо?

— Колечко из волос. Мне его девушка в воскресенье подарила. Я его сейчас на палец надел! Но не могло же оно увеличить мою силу.

— Не скажи! Давай-ка попробуем!

Как только Крабат надевал колечко, он играючи побеждал. Без него все было, как прежде.

— Дело ясное!—заключил Юро.—Колечко поможет тебе одолеть Мастера.

— Странно,—никак не мог успокоиться Крабат,—выходит, она тоже может колдовать?

— Только иначе, чем мы. Есть волшебство, которому обучаются по книге, с трудом запоминая заклинание за заклинанием. А есть другое, которое идет из глубины сердца. Из глубины любящего сердца, когда оно печалится о дорогом человеке. Поверь мне, Крабат! Трудно, конечно, поверить, но это так!

Утром, когда подмастерья пошли умываться к колодцу, они увидели, что весь мир побелел,—ночью выпал снег. Со снегом пришло беспокойство.

Теперь уж и Крабат знал, что на них надвигается. Только  Лобош — он хоть и мало подрос за этот год, но все же превратился на вид из четырнадцатилетиего подростка в семнадцатилетнего парня,—только он один ни о чем не догадывался.

Как-то раз, когда он в шутку швырнул снежком в Андруша и тот хотел было ему хорошенько всыпать, а Крабат вмешался и рознял их, Лобош стал допытываться, что случилось с ребятами. — Боятся они, вот что... — Чего боятся?

— Радуйся, что не знаешь. Скоро тебе все станет ясно. — А ты, Крабат? Ты не боишься? — Больше, чем ты думаешь! И не только за себя.

Незадолго до Нового года на мельнице появился Незнакомец с петушиным пером. Подмастерья бросились разгружать мешки. Незнакомец не остался, как обычно, сидеть на козлах—прихрамывая, он вошел вслед за Мастером в дом. Пока он там был, в окне мелькало и трепетало его петушиное перо. Казалось, там полыхает пламя.

Ханцо велел принести факелы. При свете их парни разгрузили повозку, потащили мешки к мертвому жернову. Все перемололи, ссыпали в мешки, вновь загрузили повозку. Чуть забрезжил рассвет. Незнакомец вышел, взобрался наверх, однако не укатил тут же, а обратился к подмастерьям:

— Кто из вас Крабат?

В голосе—бушующий огонь и трескучий мороз.
— Я,—еле вымолвил Крабат, чувствуя ком в горле. Он вышел вперед.

Незнакомец оглядел его с ног до головы, кивнул: — Ладно!

Взмах кнута—и повозки как не бывало! Три ночи, три дня Мастер скрывался в Черной комнате. На четвертый день — за неделю до новогодней ночи — он позвал к себе под вечер Крабата.

— Хочу поговорить с тобой. Думаю, ты не удивишься. Пока еще в твоей воле, на что ты решишься,— будешь ли со мной или против меня.

Крабат прикинулся, что не понял.
— Не знаю, о чем ты говоришь.
Однако Мастер не дал сбить себя с толку.
— Не забывай, что я знаю тебя лучше, чем тебе бы хотелось. Кое-кто из вас уже пытался пойти против меня. Тонда, например, и Михал. Безмозглое дурачье! Мечтатели! Ты, Крабат, их умнее, ты из другого теста. Хочешь быть моим преемником на мельнице?

— Ты уходишь?—удивился Крабат.

— Сыт по горло! Хочу быть свободным! За два-три года обучишься и станешь Мастером, будешь учить чернокнижному искусству, у тебя талант. Если согласен — все здесь твое, и Корактор тоже.

— А ты?

— Отправлюсь ко двору, стану министром, маршалом или канцлером при польской короне—что больше понравится. Придворные будут меня бояться, дамы — обхаживать, потому что я богат и влиятелен. Все двери передо мной открыты, все станут просить моего совета и покровительства. А кто осмелится возражать, от того избавлюсь—мое волшебство ведь останется при мне. Уж поверь, своей властью я сумею распорядиться! — Мастер распалялся все больше и больше: глаз сверкал, кровь прилила к лицу.—Ты тоже можешь так сделать. Лет через двенадцать—пятнадцать найдешь себе замену среди подмастерьев, передашь ему весь этот скарб и живи в свое удовольствие! В богатстве и почете!

Крабат еле сдерживался. Разве забыл он Тонду и Михала?   Разве не поклялся отомстить за них и за тех других, что лежат на

Пустоши? И за Воршулу, и за беднягу Мертена...       — Тонды нет и Михала нет. Кто знает, не буду ли я сле-дующим?

      — Обещаю тебе!—Мельник протянул ему левую руку.—   Мое слово и слово моего Господина, который мне это поручил,  твердо и нерушимо!

      Крабат словно и не заметил протянутой руки.        — Если не я, значит, кто-нибудь другой?       — Кто-нибудь обязательно! — Мастер сделал вид, будто стирает что-то рукой со стола.— Но мы ведь можем решить это вдво-ем. Пусть это будет тот, кого не жалко. Лышко, к примеру.  — Я, конечно, терпеть его не могу, но тут, на мельнице, он

мой товарищ. Не хочу быть виновником его смерти. И соучастни-ком не хочу — это одно и то же. И ты меня не заставишь, мельник! — Крабат больше не сдерживал свое отвращение. Он вскочил и крикнул: — Делай своим преемником кого хочешь, только   не меня! Я ухожу! Мастер оставался спокоен.

— Уйдешь ты или не уйдешь — решаю я. А ну-ка сядь и вы- слушай до конца! Крабату нелегко было подчиниться. Может, прямо сейчас по-помериться силой с мельником? Но он овладел собой.

— Понимаю! Ты взволнован моим предложением. Даю тебе время обдумать. — К чему? Все равно откажусь.

— Жаль!—Мастер глядел наКрабата, качая головой.—Раз тебя не устраивает мое предложение, значит—смерть! В сарае уже стоит гроб.

— Для кого? Это мы еще посмотрим! Мастер и бровью не повел.

— Ты, похоже, на что-то надеешься? А тебе известно, что будет потом?

— Да! Колдовать я больше не буду.

— И ты готов пойти на это? — Мастер немного помолчал, откинулся в кресле, задумался.—Ладно! Даю восемь дней. Уж я позабочусь, чтобы ты почувствовал, что значит — жить без волшебства. Все, чему ты здесь у меня научился, ты забудешь сию же минуту. А в предпоследний вечер этого года я спрошу тебя еще раз. Посмотрим, что ты ответишь!
 

ПОД НОВЫЙ ГОД

Это была невыносимо тяжелая неделя,—Крабат вспом-нил первые дни на мельнице. Каждый мешок весил  пять пудов, как ему и полагалось, а его надо было та-щить из амбара на мельницу, с мельницы в амбар.  Крабат валился с ног, а добравшись до постели, никак не мог заснуть. Кто владеет волшебством, может закрыть глаза, пробормотать заклинание — и спи себе сколько влезет, глубоко и спокойно!

Наверное, это измучит меня больше всего, думал Крабат. Когда же он в конце концов засыпал, налетали мучительные сны — не трудно догадаться, откуда.
 

Крабат в разорванной одежде тянет за веревку повозку с камнями. Передвигается через силу, каждый шаг дается с трудом. Стоит одуряющая жара. Хочется пить, горло пересохло от жажды. Ни колодца, ни деревца, ни тени. Проклятая повозка! Он должен доставить ее в Каменец, торговцу скотом. За нищенскую плату. С тех пор как случилась беда — правая рука угодила в дробилку, — он рад любой работе, какую ему дают. Жить ведь на что-то надо! йот он и тащится с тележкой, полной камней, и слышит знакомый хриплый голос: «Ну что? Хорошо быть калекой, Крабат? Не лучше ли было 6 послушать меня и стать моим преемником в Козельбрухе? А сейчас ты сказал бы «нет»?» Что это, слова Мастера или его собственные мысли? Ах вот оно что: он думает голосом и словами Мастера...

Каждую ночь Крабату снилась его страшная судьба. То он стар и болен, то, невинный, сидит в темнице, в глубоком подземелье, то лежит в поле смертельно раненный, истекая кровью. И каждый раз он себя спрашивал голосом Мастера: «Ты и сейчас сказал бы «нет», Крабат?» Сам Мастер явился во сне всего лишь раз, в последнюю ночь.
 

Крабат превратился в коня, чтобы облегчить участь Юро. Мастер в одежде польского пана заплатил за него на рынке в Витихенау сто гульденов, купил вместе с седлом и уздечкой. Безжалостно гонит Мастер вороного коня напрямик через изгороди и канавы, по полям и холмам, через заросли и болота. «Помни, что я — Мастер!» Бьет куда попало кнутом, вонзает шпоры. «Я тебе покажу!» «В галоп! Налево! Направо!»

Незнакомая деревня. Мастер рванул удила. Остановились у кузницы. «Эи, кузнец, где ты, черт подери!» Выбежал кузнец.

Вытирая руки о фартук, спрашивает, чего желает господин. Мастер соскочил с седла.

— Подковать рысака! Раскаленным железом! Кузнец не поверил своим ушам. — Раскаленным?..

— Тебе что, дважды повторять? Пусть шибче бегает! — Эй, Бартек! — позвал кузнец своего ученика. — Подержи-ка коня его милости!

Веснушчатый мальчуган мог бы быть братом Лобоша, так похож! — Возьми кусок железа потяжелей! — приказывает Мастер. — Покажи-ка, что у тебя там есть!

Кузнец повел Мастера в кузницу, парнишка тем временем сдерживает коня, шепча ему по-сорбски: — Спокойнее, лошадка, спокойнее. Ты вся дрожишь! Крабат потерся о плечо мальчика. Если бы тот снял уздечку, можно было бы попытаться...

Парнишка заметил кровь на его ухе — напер ремень узды. — Обожди-ка, я ослаблю!

Он ослабляет ремень, сдвигает уздечку с уха коня. Крабат, освободившись от уздечки, тут же превратился в ворона. Каркая, поднялся в небо, полетел в Шварцкольм. Над деревней сияет солнышко, внизу, у колодца, стоит Певунья с корзинкой в руках — кормит кур. Вдруг — тень! Крик ястреба! «Мастер!» Камнем бросился Крабат в колодец, обернулся рыбой. Спасен?

Слишком поздно он понял, что отсюда нет выхода! Напряг все силы, чтобы внушить девушке: «Певунья, помоги мне выбраться из колодца!» Девушка опустила руку в воду. Крабат вынырнул на поверхность золотым колечком на ее пальце.

У колодца, откуда ни возьмись, одноглазый барин в красном польском костюме для верховой езды. Серебряная шнуровка, черный позумент.

' — Скажи-ка, девушка, откуда у тебя такое чудесное кольцо? Ну-ка, покажи! Он уже протягивает руку.

Крабат скользнул с пальца Певуньи в корзинку, обернулся ячменным зернышком. Она сыплет курам зерно. Бросила горсть —ионна земле, у ее ног.

Польский пан исчез. Черный, как смоль, одноглазый петух поспешно клюет зерно. Но Крабат его быстрее. Обернувшись лисой, кидается на петуха, перегрызает горло. Солома хрустит у него на зубах, сухая солома, труха.

Крабат проснулся весь в поту, долго не мог успокоиться. То, что во сне он одолел Мастера, было как счастливый знак. Теперь ему стало ясно: дни Мастера сочтены, и это он, Крабат, положит конец его козням, победит злую силу. Вечером Крабат пришел в комнату Мастера.
— Я отказываюсь. Делай кого хочешь своим преемником. Мастер выслушал его, казалось, спокойно.
— Иди в сарай за киркой и лопатой. Вырой себе могилу на Пустоши. Это твоя последняя работа!

Не проронив ни слова, Крабат повернулся, направился к двери.

Когда подходил к сараю, кто-то вышел из тени ему навстречу. Юро!

— Я ждал тебя, Крабат. Можно теперь дать знать девушке? Крабат объяснил Юро, как найти дом Певуньи.
— Скажи ей, что она может завтра, в последний вечер этого года, прийти к мельнику.
—Он вынул колечко.
—Покажешь колечко, чтоб она знала, что ты от меня. И не забудь ей напомнить, что она не обязана это делать. Придет в Козельбрух—хорошо, нет—тоже хорошо. Тогда мне все равно, что со мной будет.
— Он обнял Юро.
—Ты обещаешь мне, что не станешь уговаривать Певунью делать то, чего бы ей не хотелось?
— Обещаю! Черный ворон с колечком в клюве полетел в Шварцкольм.

Крабат вошел в сарай. Что. там в углу — гроб? Вскинул на плечо кирку и лопату. Пробираясь по глубокому снегу, побрел к Пустоши.

Где копать? А, вот тут темный квадрат посреди белого раздолья. Кому он предназначен? — Завтра в это время все уже будет решено!.. Он взялся за лопату.

На другое утро Юро после завтрака отвел Крабата в сторону, вернул колечко. Он поговорил с девушкой.

Под вечер, лишь начало смеркаться, у ворот мельницы показалась Певунья. В праздничной одежде, с белой лентой в волосах. Ее встретил Ханцо, спросил, что ей угодно. — Поговорить с мельником.

— Я—мельник.—Отстранив онемевших парней. Мастер вышел вперед — в черном плаще, в треуголке, бледный как мел. — Чего тебе надо? Певунья глядела на него без страха. — Отдай мне моего парня!

— Твоего парня?—Мастер расхохотался. Однако смех прозвучал как блеяние.—Я его не знаю! — Это Крабат. Я люблю его!

— Крабат?—Мастер попытался ее запугать.—Да знаешь ли ты его? Сможешь ли отыскать среди других? — Я его знаю! — Так может сказать любая! Мельник повернулся к подмастерьям.

— Отправляйтесь в Черную комнату, встаньте в ряд и не двигайтесь с места!

Крабат стоял между Андрушем и Сташко. Он ждал, что сейчас они все обернутся воронами.

— Стойте и молчите! И ты, Крабат, тоже, один звук, и она умрет!

Мастер вынул из кармана черный платок и, завязав глаза Певунье, ввел ее в комнату. — Узнаешь своего парня—уведешь с собой. Крабат испугался—такого он никак не обкидал. Как же помочь? Тут и кольцо бесполезно!

Певунья прошла вдоль ряда раз, другой... Крабат еле стоял на ногах. Он поплатится жизнью и жизнью Певуньи! Никогда еще он не испытывал такого страха: «Я один виноват в ее смерти! Один только я...»       И тут свершилось!

Певунья, пройдя вдоль ряда в третий раз, протянула руку к Крабату.
— Это—он! — Уверена?

— Да! — Сорвав с глаз платок, она приблизилась к Крабату.—Ты свободен! Мастер отшатнулся. Парни стояли как громом пораженные. Первым очнулся Юро.

— Берите вещи и идите в Шварцкольм! Там можно переночевать на сеновале.

Подмастерья молча вышли из комнаты. Они знали: Мастер не доживет до утра, погибнет в полночь, а мельница рухнет в пламени. Мертен пожал руку Крабату.

— Наконец-то Михал и Тонда отомщены. И другие тоже! Крабат не мог слова вымолвить. Он будто окаменел. Певунья обняла его за плечи, укутала своей шалью, теплой, мягкой. — Идем, Крабат! — И повела его прочь с мельницы. Прошли Козельбрух, пошли к полю. — Как же тебе удалось? — спросил он, завидев сквозь редкие деревья огни Шварцкольма.—Как ты нашла меня среди всех парней?

— Я почувствовала твой страх... Страх за меня!
 

Как только они подошли к деревне,
посыпал мелкий снег,
легкий,
мягкий,
словно мука из огромного решета.