Но лишена обмана волшебная структура таракана! (с) Unknown scientist |
Я никуда не опоздал,
Везде поспел, всему воздал
И все, что сердцем возлюбил,
Воспел сердечно.
На диво трезвый человек,
Я понимал, что в трезвый век
Не сохранишь сердечный пыл
Навек, навечно.
Огонь, коснувшийся меня,
Был частью общего огня,
Я жил средь вас, я не сидел
В своей халупе.
И плод познанья — горький плод
Не прежде всех, но в свой черед
Я получил,— не в свой удел,
Но с вами вкупе.
Я норовил прожить без лжи,
Меня рвачи, меня ханжи
И те, которым все равно,
Тянули в сети,
Но вот что важно было мне:
Не выше быть, а — наравне,
Сказать, когда молчать грешно,
И быть в ответе.
И новая встреча с тобою,— и снова тебя я люблю.
Малютка, ты прошлое наше забыла;
Но я отдаленные миги из бездны пространства ловлю
И явственно помню, как прежде другого меня ты любила...
Костер у преддверья пещеры — защита от диких зверей,
И отблеск его на плитах доломита,
И дым, заблудившийся в кольцах твоих рыжеватых кудрей,
И смуглые руки, и белые зубы твои, Адаита.
Ты днем от меня убегала и пряталась в чаще лесной,
А ночью, укрывшись под каменным сводом,
Бессонно делила мохнатое теплое ложе со мной,
И пахло тогда от тебя земляникой, полынью и медом.
И были на коже моей от ногтей твоих острых следы,
И губы порою искусаны были,
И бурая кровь запекалась в волнистых струях бороды.
Ужель ты забыла, как мы беспощадно и жадно любили?
Не шкурой бизона теперь ты одета,
А тонкою тканью из шелка;
И нет уж на шее твоей амулета
Из зуба трехлетнего волка.
И я не гоняюсь, как встарь, за тобою,
Но рядом мы шествуем чинно
По улице, полной шумящей толпою,
По улице пыльной и длинной.
Порою твой газовый шарф задевает
Мою осторожную руку;
Воздушный, бездушно меня он ласкает,
Но кто же поймет эту муку?
И ловит глубокий мой вздох неприметно
Духов аромат многосложный;
Где запах лесов — и простой и приветный,
Такой для себя невозможный?..
Идем мы куда-то, где чопорно, нудно,
Где вянут глаза и желанья,
Не лучше ли в гроте нам спать непробудно
До нового чуда свиданья?
Но нам не найти то забытое место
В гористом зеленом уветьи;
Теперь мы с тобою жених и невеста
В двадцатом проклятом столетьи.
Родная душа мишурою закрыта,
И проблески страсти так редки.
Но все же люблю я тебя, Адаита,
И все же в нас древние предки!
В пустынях экваториальных,
В полярных стужах и снегах,
Сквозь пыток строй первоначальных
Одолеваете вы прах.
Кому здесь не дано покоя,
А лишь волнение дано,
Тот знает истину: живое
Затем, чтоб мыслить, рождено.
И в шепоте листов неясном
Тому слышна живая речь,
Кто в мире злобном и пристрастном
Сумел свой слух предостеречь.
О, этот слух мы возлелеем,
Чтоб ваш ответ дошел живым:
«Мы чувствовать, страдать умеем,
Мы мыслить — сознавать хотим!»
1917
Что может быть ужасней и грустней,
Когда ты, истину открыв, ее провозглашаешь,
И вдруг узнаешь,
Что уж давным-давно известно всем о ней!
1918
Как хорошо в саду твоем
В истомный день апреля!
Как манит нас бежать вдвоем
Широкая аллея.
Хоть не видать еще листвы,
Но в почках все деревья.
О, вижу, вижу: любишь ты,
Хмельна от новоселья.
Над миром реют небеса,
Зелено-сини-ярки,
И, право, веришь в чудеса
Сонетами Петрарки!
Краса всех пальм цейлонских — талипот;
Ее листов пышна, роскошна крона.
Могучий ствол — как стройная колонна,
Что видит первая зари восход.
Прожив полвека, пальма та цветет;
На цвет ее все смотрят восхищенно:
Султан цветов, что дышит благовонно,
Ввысь устремлен, в лазурный небосвод.
2
Февраль неистовой свирепствует пургой,
Метя, вертя смерчи и снежные завесы,
Справляют шабаш свой жестокой вьюги бесы,
И сердце леденит их жуткий визг и вой.
Но все ж весна-красна стучится на пороге:
Все чаще солнца луч пронизывает хмарь,
Бьет дятел в барабан, взлетел на ель глухарь,
И кормит сосунка медведица в берлоге.
Коротких темных дней уж больше не вернуть,
И тщетен яростный возврат зимы и стужи.
Синеют небеса, все выше солнца путь,
Март проблеском весны расплещет скоро лужи.
3
Март проблеском весны плеснул на землю лужи,
Хрустит под лыжами замерзший ночью наст;
Пускай порой зима бессильной вьюгой кружит,
Но тает с каждым днем снегов глубокий наст.
Чернеет влажная земля по косогору,
Сгущенною зарей бубнит в лесу косач,
Застрекотал глухарь, линяет зверь, и скоро
В саду закаркает победно первый грач.
Веселые скворцы и чайки прилетели,
Повалит скоро вслед других пернатых строй,
В лесу кустарники набухли, потемнели,
Апрель украсит лес пушистою вербой.
Но гибнет вскоре пальма, отцветая:
Роскошна жизнь ее, короток век,
Что ж, у нее судьба такая.
Иной судьбе покорен человек.
Мало слов в песне той,
И напев в ней простой,
Но меня покорил он своей красотой.
Я его не слыхал
Средь сияющих зал,
Когда там, в городах, на пути я бывал.
Звуки песни родной
Нес мне ветер степной,
Когда в вольной степи повстречался со мной.
Подсказала слова
Мне лесная листва;
Вместе с нею их нежно шептала трава...
Жаркий полдень. Притих
Шелест лип молодых,
Солнце брызгами света играет на них.
Я в зеленом гаю
Песнь Украйне пою.
Пусть же слышит она эту песню мою!
Клочья туч и клубы дыма
Равнодушно мчатся мимо.
Глухо стонут провода,
Глухо вторят им колеса,
Безответность всех вопросов
Утверждая навсегда.
Усталость и муки с терпеньем Сизифа
Лишь ради тебя я, не дрогнув, сносил.
Лишь ради далекого светлого мифа
Я горы ворочал и камни дробил.
И где бы я ни был,
И что б ни случилось,
Всегда поклоняться я буду тебе,
И в час неизбежный позволь мне, как милость
Сгореть в твоем чистом и светлом огне.
Капли падают, текут,
По стеблям скользя к земле,
По травинкам, по травинкам
Капли падают, текут.
В ручейки соединяясь,
По стволам текут к земле,
И с листочка на листочек —
Танец жемчуга в ветвях.
Скачут, падают, текут,
Под корнями теплой влагой
Растворяют соль земли.
Затихает шум дождя,
Шелковистый шум дождя...
Частым гребнем, частым гребнем
Дождь расчесывает ветры.
Лужи черные с тревогой
В небо темное глядят.
Беспокойный шум дождя,
Капли бьются об асфальт.