Home  Blackboard  Favorites  Gallery  van Poetry

Sonnets Rubai Tanka Haiku Gazel Дайны

Ояр Вациетис


Родится новый Янис

Когда меня, 
невесть в каком столетье, 
забытого, 
вдруг новообретут, 
как лампу древнюю, 
окованную медью, 
и керосина доброго нальют 
и станут слушать, 
что же там бормочет 
старинный свет, 
туманный мой язык, — 

я расскажу им о тенистых речках, 
бобрах-строителях, 
бобровых шапках, 
о первом самолете над лесами 
смолистой Малиены, 
малых ручейках 
и людях величавых: 
чтя себя, 
они пешком ходили, 
землю чтили 
и хлебные колосья — 
и за то 
почетом пользовались, 
пахли медом, 
землею вспаханною, 
хлебом, 

не нафталином, не одеколоном, — 
а их одежды 
пахли стариной 
и духами природы благосклонной, 
дымком седых языческих костров; 
а жены их, 
чтоб куршей не мельчало племя, 
нещадно парились 
в каленых банях 
и с пылу-жару 
босиком — в сугроб . . . 
А летними ночами 
купались в дегте омута ночного 
средь лилий водяных — белее снега, — 
как мавки дивные, русалки и наяды; 
парням под стать 
мустангов объезжали, 
и, расшибаясь, падая с коней, 
они лишь сил, здоровья набирались, 
чтоб ночью Яниса, веселой ночью Лиго
когда раздутые пивные бочки 
выталкивают к небесам затычки 
и пена пышная летит на травы, 
и облачной грядой теснятся кружки, 
а на вершинах бархатных холмов 
цепь огоньков поет о мирной жизни, — 
вдруг и донесся крик из ближней баньки 
как весть, что новый Янис ночью Лиго 
рожден у латышей . . . 


ПЕСНИ СУДЬБЫ СТАРОЙ РИГИ

 

Кот чумной, чумная крыса 
хоровод чумной водили, 
а меня в середке Риги 
в колыбельку положили. 
    Моровые 
    землемеры, 
    смертомеры, 
    мерьте, мерьте, — 
    я покуда подрастаю, 
    чтобы жить 
    до самой смерти.
Кот чумной, чумная крыса 
отмеряют три аршина, 
отмеряйте, моромеры, 
не для матушки — для сына! 
    Моровые 
    землемеры, 
    нет конца 
    чуме-веселью, — 
    я покуда подрастаю, 
    чтобы лечь 
    в сырую землю.
Кот чумной, чумная крыса 
пожалели мне надела — 
матушку мою одели: 
вот песчаный холмик белый. 
    Моровые 
    землемеры, 
    душеморы, 
    мерьте, мерьте, — 
    я тем часом перемерю 
    поле жизни, 
    ниву смерти.

Положил на камень руку — 
стала, теплая, ледышкой. 
Что надумал, сиротинка: 
обогреть рукой могилку? 
 
    Слезы горькие роняет — 
    вот бегут они рекою. 
    Что надумал, сиротинка: 
    матушку вернуть слезами?
И к мечу припал губами — 
обагрились губы кровью. 
Что надумал, сиротинка: 
матушку отбить оружьем? 
 
    ... Ястребок летел над морем, 
    глядя на меня, вздохнул он: 
    где б я ни был, сиротинка, 
    всё встречал таких сироток.

3

    Клипату-клапату, топ-лапоток — 
    ткет себе Рига платок. 
    Липату-ляпату, скрипоту-щелк — 
    из-за меня захлебнулся станок. 
    Клапату-хлопоты, ох и хлопот: 
    путаю нитки, роняю челнок!..
Что бежишь, дитя хорька, 
прямо в пасть огня? 
Рижским рыцарям на шапку 
предлагаешь мех? 

Рижским дамам на жилетку 
из себя несешь опушку? 
Прыгнешь, душенька, без шкурки 
в ледяную Даугаву?.. 

Пейте пиво, что сварил 
вам коричневый хорек! 
От коричневого пива 
взмоет душенька спесиво!.. 

    Клипату-клапату, топ-лапоток — 
    ткет себе Рига платок. 
    Липату-ляпату, скрипоту-щелк — 
    из-за меня захлебнулся станок. 
    Клапату-хлопоты, ох и хлопот: 
    путаю нитки узорчатых строк! 

Встрепенулись золотые петушки — 
шла моя невестушка-лебедушка. 

Юбками-то бурю подымала, 
взорами-то море запаляла. 

Уронил слезу-росинку — 
как над солнышком сверкнула. 

Точно солнце золотое, 
проплыла моя невеста. 

Уплыла царевна-лебедь, 
отсияла надо мною. 

Проскрипела мне лягушка: 
поделом тебе, разиня! 

Поделом тебе, цыпленок, 
слишком многого желаешь: 

чуть шагнул из колыбельки - 
в храм Петра уж поспешаешь! 

Что другим — за три денечка, 
то тебе — за три годочка, 
где другому три шажочка — 
три версты тебе отмерить! 
 

Для коня 
куют подкову. 
Горн — в груди. 
А где железо? 

В красной ржавчине 
под Ригой, 
на болоте порыжелом, 
где алели реки крови. 

Обездоленным 
подкову!.. 
Наковальней сам я буду. 
Где возьму кузнечный молот? 

Глянь на небо, простофиля, 
глянь, судьба твоя сверкает: 
жжет очами огневыми, 
ослепляет блеском молний... 
 


Zeme

Мария, ты мне обещала в ту ночь, когда перестанут стрелять в каждого, кто ходит ночами, что ты пойдешь со мной вдоль цветущего поля ржи до конца, до следующего поля и снова до следующего, пока я не почувствую вдруг, что ты — святая. Мария, эта земля полынная, нам возвращающая лишь пот и труд и ни гроша в придачу от боли, ненависти, любви, — эта земля полынная наша, пот возвращающая в труд, в себя вобравшая и потерявшая ту Марию, которая мне дала обещанье, что я почувствую рядом святыню,—слово свое сдержала.
Sonnets Rubai Tanka Haiku Gazel Дайны

Home  Blackboard  Favorites  Gallery  van Poetry