ОВИДИЙ

НАУКА ЛЮБВИ

КНИГА ВТОРАЯ

Так распускал паруса похититель и гость, сын Приама,
От копьеносных Амикл в дом свой жену увозя;
Так и тебя, Гипподамия, вез в колеснице победной
Тот, кто примчался к тебе в беге заморских колес.

Но не спеши так, юнец; ты выплыл в открытое море,
Волны плещут кругом, берег желанный далек.

Если по слову стиха моего и достиг ты любимой —
Я научил овладеть, я научу сохранить.

Завоевать и оборонить — одинаково важно:
Случай поможет в одном, только наука — в другом.
 Так не оставьте меня, Киприда и отрок Киприды,
Ты не оставь, Эрато, тезка которой — Любовь!

Долг мой велик: поведать о том, каким ухищреньем
Будет удержан Амур, мчащийся по миру бог.
Легок Амура полет, два крыла у него за плечами,
Трудно накинуть на них сдержанной меры узду.

Гостю когда-то Минос замкнул все пути для ухода —
Гость на пернатых крылах по небу путь проторил.
Был уже скрыт в тайнике зачатый матерью в блуде
Бык-получеловек и человек-иолубык,
И произнес строитель Дедал: «Минос-справедливец!
Плену конец положи: прах мой отчизне верни!
Пусть я не мог, гонимый судьбой, не знающей правды,
Жить в родимой земле,— в ней я хочу умереть.
Если не жаль старика — дозволь возвратиться ребенку,
Если ребенка не жаль — то пощади старика».

Так он твердил, и долго твердил, но тщетными были
Речи — пленнику царь выхода в путь не давал,
Это поняв, промолвил Дедал: «Теперь-то, умелец,
Время тебе показать, в чем дарованье твое.
 Пусть и море, пусть и суша покорны Миносу,
Пусть ни земля, ни вода нам не откроют пути,—
Небо осталось для нас — рискнем на небесные тропы!

Вышний Юпитер, прости мне дерзновенье мое:
Я не хочу посягать на звездные божьи престолы —
Нет нам из рабства пути, кроме пути в небесах!
Ежели Стикс дозволит исход — поплывем и по Стиксу!
Новый пишу я закон смертной природе моей».
Часто беда изощряет умы. Возможно ли верить,
Чтобы шагнул человек ввысь по воздушной тропе?
 Вот он перо за пером слагает в небесные весла,
Топкими нитями льна вяжет одно к одному;
Жарко растопленный воск крепит основания перьев;
Вот уж подходит к концу новоизмышленный труд.
Мальчик веселый меж тем и пером забавлялся, и воском,
Сам не зная, что в них — снасть для мальчишеских плеч.

«Это,— молвил отец,— корабли для нашего бегства,
Это единственный путь к воле и отчей земле.
Всюду — запоры Миноса, свободен лишь воздух небесный;
Мчись по свободному ввысь, воздух полетом прорви!
Пусть, однако, тебя не влечет ни тегейская дева,
Ни Волопас, ни его спутник с мечом — Орион:
Только за мною одним устремись на полученных крыльях —
Я — впереди, ты — вослед: в этом — спасенье твое!
Если эфирный поток вознесет нас к недальнему солнцу —
Знай, не вынесет воск солнечных жарких лучей;
Если же крылья у нас заплещут над самой волною —
То маховое перо взмокнет от влаги морской.
Посередине держись! Лишь бойся недоброго ветра
Пусть лишь попутный порыв дует в твои паруса».
Эти слова говоря, он ладит на мальчика крылья,
Новым движениям плеч учит, как птица птенца;
Сам на свое надевает плечо рукодельные снасти
И в неизведанный путь телом парящим плывут.

Срок полета настал. Отец целуется с сыном,
Не высыхает поток слез на отцовских щеках.
Холм был пониже горы, но повыше гладкой равнины —
Здесь для двух беглецов горестный путь начался.

Крыльями движет Дедал, озираясь на крылья Икара,
И не сбиваясь с пути, правит и правит полет,
Радует двух беглецов новизна, развеваются страхи,
Мчится отважный Икар, сильным крылом шевеля.

Видит летящих рыбак у воды с дрожащей удою,
Видит, и зыбкую трость в страхе роняет рука.
Наксос, и Нарос, и Дблос, любезный кларосскому богу,
Минули; с левой от них Самое прошел стороны,
С правой виднелся Лебинт и рыбная Астипалея
И подымался из иод остров Калимны лесной.
Вдруг юнец, по пылкости лет опрометчивый ранних,
Выше направил тропу, долу оставил отца;
Скрепы расслабились, воск растекся от ближнего солнца.
Ветра не может поймать взмах торопливой руки;
В ужасе он с высоты глядит в просторное море,
В сердце — трепетный страх, ночь наплыла на глаза,
Тает воск, бьет юнец бескрылыми воздух руками,
Чувствует смертную дрожь, не в чем опору найти.
Рушится он, крича: «Отец! Отец! Погибаю!» —

И захлестнулись слова темно-зеленой волной.
А злополучный отец (уже не отец!), восклицая:
«Где ты, сын мой Икар? Где, под какой ты звездой?
Где ты, Икар?» -- вдруг видит в воде плывущие перья...

Кости укрыла земля, имя осталось волне.
Если Минос не сумел удержать человеческих крыльев,—
Мне ли пытаться унять бога крылатого взлет?

Но ошибается тот, кто спешит к гемонийским заклятьям
 И с жеребячьего лба тонкий снимает нарост,—
Чтоб уцелела любовь, не помогут Медеины травы,
Ни наговорный напев ведомых марсам словес.
Если бы только любовь могли уберечь заклинанья,—
Был бы с Цирцеей — Улисс и с Фасианкой — Ясон.
 Да и девицам не впрок наводящие бледность напитки:
В души несут они вред и помрачают умы.
Прочь, нечестивые, прочь! Будь любезным, и будешь любимым.
Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.
Будь ты хоть сам Нирей, любимец былого Гомера,
Или нежнейший на вид Гилас, добыча наяд,
Чтобы любовь госпожи сохранить и ее не лишиться,
Ты приложи к красоте малую долю ума.

Ведь красота — ненадежная вещь, убывает с годами:
Чем протяженней она, тем ее сила слабей.
Вечно цвести не дано цветам длиннолепестных лилий;
Роза, осыпав красу, сохнет, шипами торча.
Так и в твоих волосах забелеют, красавец, седины,
Так и тебе на лицо борозды лягут морщин.
Дух один долговечен,— да будет тебе он опорой!
Он — достоянье твое до погребальных костров.
Не забывай и о том, что для всякой души благотворно
Знание двух языков и благородных наук.

Не был красивым Улисс, а был он красноречивым —
И воспылали к нему страстью богини морей.
Ах, сколько раз, сколько раз о поспешном грустила Калипсо,
И говорила, что нет в море дороги гребцу,
Как она вновь и вновь вопрошала о гибели Трои,
Чтобы на разный он лад все говорил об одном!
На берегу стояли они, и снова Калипсо
Об одрисийском вожде свой начинала расспрос.

Легким прутом Улисс (был прут в руке у героя)
Все, о чем говорил, изображал на песке.

«Вот,— говорил он,— стена» (рисуя троянские стены),

«Вот река Симоент, вот и палатка моя;
Вот и луг (нарисован и луг), обагренный Долоном
В ночь, когда пожелал он гемонийских коней;
Ну, а там стояли шатры ситонийского Реса,
Там я пробрался в ночи, пленных коней уводя».

Так он чертил и чертил, как вдруг волна, разливаясь,
Вмиг стирала с песка Трою, шатры и царя.
И говорила богиня: «Ты видишь, как смыла пучина
Столько великих имен,— ей ли доверишь ты плот?»

Не возлагай же надежд на красу ненадежного тела —
Как бы ты ни был красив, что-то имей за душой.
Лучше всего привлекает сердца обходительность в людях,-
Грубость, наоборот, сеет вражду и войну.

Ястреба мы ненавидим за клюв его дерзкий и коготь,
И ненавидим волков, хищников робких овец;
Но безопасно от нас кротких ласточек быстрое племя
И хаонийский летун, башен высоких жилец.
Прочь, злоязычная брань, исчезни, вредная ссора!
Сладкие только слова милую нежат любовь.

Жен мужья и жены мужей пусть ссорами гонят,
Словно меж ними в суде длится неконченый спор.
Это — супружества часть, в законном приданое браке,
А меж любовников речь ласкова будь и мила.

Вам не закон приказал сойтись к единому ложу —
Силу закона иметь будет над вами Любовь.

Пусть, к приятным словам склоняясь польщенной душою,
Будет подруга всегда рада увидеть тебя!

Тех, кто богат, я любви не учу — на что им наука?
Ежели есть, что дарить,— им мой урок ни к чему.

Тот без науки умен, кто может на всякую просьбу
«Вот тебе, молвить, и вот!» — с ним мне тягаться невмочь.

Бедным был я, любя, для бедных стал я поэтом;
Нечего было дарить — праздное слово дарил.

Бедный робок в любви, боится недоброго слова,
Бедный такое снесет, что не стерпеть богачу.

Помню, однажды, вспылив, повредил я прическу подруги
Стольких мне дней любви стоила эта гроза!

Я ей рубашку не рвал, а она уверяет, что рвал я,—
Мне же пришлось на свои новую ей покупать.

Умные ученики! Не следуйте нашим ошибкам!
Пусть мой убыточный грех служит уроком для вас.

Схватки — на долю парфян, а учтивым подругам носите
Ласки, шутку и мир — все, что питает любовь.

Если подруга в ответ на любовь неприветлива будет —
Будь терпелив и крепись: жди, и смягчится она.

Ветку нагни, и нагнется она, если гнуть терпеливо;
Если же с силой нажать, то переломится сук.

Будь терпелив, по теченью плыви через всякую реку,
Ибо пустой это труд — против течения плыть;

Будь терпелив, и ты усмиришь и тигрицу и львицу,
И неповадливый бык шею нагнет под ярмо.

Кто неприступнее был Аталанты, охотницы горной?
Но и ее получил сильный заслугою муж.

Часто Миланион под сенью дубравных деревьев
Плакал о доле своей, о непокорной любви;
Часто но слову ее таскал он охотничьи сети,
Хаживал на кабанов с пикою наперевес,
Раны знавал он тугой тетивы Гилеева лука —
Но уязвляла его глубже иная стрела.
Я не гоню тебя следом за ним по рощам Менала,
Можешь сетей не таскать, можешь не трогать копья,
Можешь не подставлять свою грудь стремительным стрелам -
Проще и легче завет скромной науки моей!
Я говорю: будь уступчив! Уступки приносят победу.
Все, что придет ей на ум, выполни, словно актер!
Скажет «нет» — скажешь «нет»; скажет «да» — скажешь «да»:
повинуйся!
Будет хвалить — похвали; будет бранить — побрани;
Будет смеяться — засмейся и ты; прослезится — расплачься;

Пусть она будет указ всем выраженьям лица!
Если захочет играть, бросая квадратные кости,—

Хуже старайся играть, больше старайся платить.
 Ежели в длинные кости игра — то же самое делай:
Чаще выбрасывай «псов», ей уступая игру.
Если, в «разбойники» сев, ты двинешь по линии шашку,—
Пусть поскорей твой боец сгинет в стеклянном бою.
Сам держи над своей госпожой развернутый зонтик,
Сам расчищай для нее путь в многолюдной толпе.
Если в точеных носилках она — придвинь ей скамейку,
И не стыдись у нее ножку обуть и разуть;
Ежели холодно ей — позабудь, что и сам ты иззябнул,
И на холодной груди ручку замерзшую грей.
Нет позора и в том (отрада ведь пуще позора!),

Чтобы своею рукой зеркальце ей подносить.
Тот, кому мачеха дать по плечу не могла супостата,
Тот, кто небо носил, тот, кто на небо взошел,
Меж ионийских девиц сидел над рабочей корзинкой
И, говорят, не стыдясь прял ионийскую шерсть.
Если тиринфский герой покорялся приказу царицы —
Ты ль не возьмешься снести то, что сносил Геркулес?
Коли прикажет тебе госпожа явиться на площадь —
Раньше срока предстань, самым последним уйди.
Если велит бежать по делам — беги, не замедли,
Чтоб никакая толпа не задержала тебя.

Ночью ли с пира домой собираясь, раба себе кликнет,—
Будь ей вместо раба, первым являйся на зов.
Шлет ли, уехав, письмо «Приезжай!» — поезжай и не мешкай;
Не на чем ехать — беги: лени Амур не простит.
И да не будут помехой тебе ни снега на дорогах,
Ни в нестерпимые дни дышащий жаждою Пес.

Воинской службе подобна любовь. Отойдите, ленивцы!

Тем, кто робок и вял, эти знамена невмочь.
Бурная ночь, дорожная даль, жестокая мука,
Тяготы все, все труды собраны в стане любви.
Будешь брести под дождем, из небесной струящимся тучи,
Будешь, иззябший, дремать, лежа на голой земле.

Если рожденный на Делосе бог, Адметово стадо
 Пасший, ютился порой под шалашом пастуха,—
Ты ли не примешь того, что сам не отверг дальновержец?

Хочешь остаться любим — всякую спесь позабудь.
Если не будет тебе дороги открытой и ровной,

Если перед тобой дверь заперта на засов —
Не устрашись ничего и спускайся во двор прямо с крыши
Или в высоком окне выищи надобный лаз.

Женщина рада бывать причиною смертного риска:
Это им верный залог самой горячей любви.
Ты опасался, Леандр, потерять любимую Геро
И, чтоб себя показать, переплывал Геллеспонт.

Нет худого и в том, чтобы льстить рабам и рабыням:
Каждого, кто повидней, надобно ближе привлечь.
По именам их зови, обращаясь (чего тебе стоит?),

И не гнушайся пожать рабскую руку своей.

 В день Фортуны, когда о подарке попросит невольник,

Не пожалей для него: право, расход невелик.
Не пожалей и служанке подать в тот праздник, в который

Галлы погибель нашли в брачной одежде рабынь.
Челядь должна быть с тобой заодно; особенно важен

Тот, кто стоит у дверей и перед спальнею спит.

Не предлагаю тебе дарить драгоценных подарков.

Но, небольшие даря, кстати и к месту дари.
В пору, когда урожай гнет ветви и хлебные стебли,

Ты поднеси госпоже сельских корзину плодов,

Ты расскажи ей, что ты получил их из ближней усадьбы,
Хоть на Священной ты их улице в Риме купил,—
Гроздья дари и орехи, столь милые Амариллиде

(Жаль, что ее на каштан нынче поймать мудрено!),
Можешь послать ей дрозда, а можешь — цветочные цепи,

Лишний раз подтвердив верность своей госпоже.
Тем же, в надежде на смерть, подкупают бездетную старость -
Ах, провалиться бы всем, кто опорочил дары!

Напоминать ли о том, чтобы льстить ей, стихи сочиняя?
Плохо только одно: песни теперь не в чести.

Все похвалят стихи, но все пожелают подарка —
Грубый милее богач, чем неимущий поэт.

Истинно, век наш есть век золотой! Покупается ныне
Золотом — почесть и власть, золотом — нежная страсть.
Если с пустыми руками придешь ты, питомец Камены,
Будь ты хоть сам Гомер — выставлен будешь, Гомер.
Все же, хоть мало, а есть на земле и ученые девы,
Да и невежды порой рады учеными слыть.

Тех и других в стихах прославляй! За сладкое слово,
Плохо ли, хорошо ль, всякая песня сойдет.

Стоит прободрствовать ночь, сочиняя красавице песню:
Вдруг да увидит в стихах хоть невеликий, а дар?

Далее: если ты сам замыслил какое-то дело,
Пусть и подруга твоя кстати попросит о нем.

Если кому из твоих рабов обещал ты свободу —
Пусть припадает, моля, чтоб заступилась она.

Снять ли оковы с раба, отменить ли его наказанье —
Все, что делаешь ты, делаешь ты для нее.
Ей — почет, а польза — тебе, и ты не в убытке:
Пусть насладится она ролью большой госпожи!

Чтоб оставаться с тобой, должна твоя женщина помнить,
Что от ее красоты стал ты совсем без ума.
Если в тирийском она — похвали тирийское платье,
В косском ли выйдет к тебе — косское тоже к лицу;
Ежели в золоте вся, то сама она золота краше,
Если закутана в шерсть — молви: «Чудесная шерсть!»
Если предстанет в рубашке одной — вскричи: «Я пылаю!»
И осторожно добавь: «А не простудишься ты?»
Если пробор в волосах — не надобно лучшей прически;
Если она завита — честь и хвала завиткам.
Пляшет? Хвали ее руки. Поет? Хвали ее голос.
Кончила петь и плясать? Громко об этом жалей,
Самое ложе любви и самые радости ночи,
Все, что любезно вдвоем,— все это можно хвалить.

Пусть она будет мрачней и жесточе Медузы Горгоны —
Слыша такие слова, станет мила и ножна.
Только следи, чтоб она твоего не открыла притворства,
И выраженьем лица не опрокинь своих слов!

Скроешь искусство свое -- молодец: а выдашь — досадуй:
Веры тебе поделом с этой не будет поры.
Часто в осенние дни, когда наливаются гроздья,
Пурпурным крася вином лучшее время в году,
То вдруг нажмут холода, то снова распустится лето,
И переменчивый жар тяготой тело томит.

Пусть подруга твоя останется в добром здоровье!
Если же сляжет она, чувствуя воздух больной,—
Тут-то тебе и явить всю любовь твою, всю твою верность,
Тут-то и сеять тебе севы для будущих жатв!

Не поддавайся тоске, на докучные глядя капризы,
Все, что позволит она, делай своею рукой.
 Дай ей слезы увидеть твои, поцелуем не брезгуй,
Дай пересохшим губам влажной коснуться щеки:
К богу взывай, но громче взывай, чтоб она услыхала;
Чаще рассказывай ей благополучные сны;
Дряхлую бабку найми к очищению ложа и дома
С серой и птичьим яйцом в горстке трясущихся рук,—
Все заботы твои оставят хорошую память:
Многим открыли они путь к завещаньям чужим.

Только и здесь ты сумей соблюсти в усердии меру —
Возле больной суетясь, и опостылеть легко.

Не говори ей: «Не ешь!», не подсовывай снадобий горьких —
Пусть твой соперник и враг это возьмет на себя.

Ветер, от берега вея, увел тебя в дальнее море —
Здесь парусам корабля надобен ветер иной.
Снову любовь некрепка, но привычка ей будет опорой:
Дай ей пищу и срок — станет крепка и сильна.
Бык, ужасный тебе, к тебе же ласкался теленком,

Дуб, под которым лежишь, тонким тянулся ростком;
Мал бывает родник, но куда ручеек ни польется,
Станет полней и полней, новые воды приняв.

Пусть же подруга привыкнет к тебе: привычка всесильна,
Ради привычки такой не поленись поскучать!
Пусть она видит и пусть она слышит тебя постоянно,
Ночью и дном перед ней пусть твое будет лицо.

А как уверишься в том, что она без тебя затоскует,
Что и вдали от нее будешь по-прежнему мил,—

Тут-то и отдых устрой. Отдохнувши, земля урожайней,
И пересохшим нолям в радость бывают дожди.

Рядом дыша с Демофонтом, Филлида о нем не страдала,
А как отчалил он вдаль,— вспыхнула жарким огнем.

Дальним скитаньем Улисс тревожил тоску Пенелопы,
И, Лаодамия, твой был вдалеке Филакид.

Но берегись, не просрочь! Угасают со временем страсти,
Дальний забудется друг, новая встанет любовь.

Чтобы утешить печаль о далеком своем Менелае,
Пала Елена в ночи гостю на жаркую грудь.

Ах, Менелай, до чего же ты глуп! Одиноко уехав,
Ты оставляешь в дому гостя с женою вдвоем!
Лучше бы ястребу ты, обезумев, доверил голубок,
Лучше бы горным волкам предал овчарню свою.
Лет на Елене греха! Не преступен ее соблазнитель!
Он поступил, как любой,— так поступил бы и ты.

Ты ее сделал изменницей, дав им и время и место,
Ты ей указывал путь — и понимала она.

Правда: ведь муж далеко, а гость обходительный близко,
И на постели пустой страшно одной ночевать.

Думай, как хочешь, Атрид, а по мне, так Елена невинна:
То, что покладистый муж дал ей, она приняла.

Но ни коричневый вепрь, застигнутый в яростном гневе,
Молниеносным клыком рвущий ретивых собак,
Ни над сосущими львятами мать их, безгривая львица,

Ни под неловкой пятой змейка, таящая яд,
Так не бывают страшны, как страшна, услыхав об измене,
Женщина в гневе своем: сердцем и взглядом горя,
Рвется к огню и мечу, забывает стыдливость и чинность,
Словно почуяв удар от Аонийских рогов.

Вот Фасианка — она, по-варварски мстя за измену,
Кровью любимых детей брачный омыла позор.
Вот и другая жестокая мать — ты ласточку видишь,
Кровь у нее запеклась вечным клеймом на груди.

 Так расторгает любовь крепчайшие скрепы и связи,—
Вот почему для мужчин эта опасна вина.

Но не подумай, что мой приговор: «Будь верен единой»,—
Боже тебя сохрани! Это и в браке невмочь.

Нет; но резвясь, умейте таить свои развлеченья:
Ежели грех за душой — право, молва ни к чему.

И не дари подарков таких, чтобы стали приметой,
И постоянного дня не отводи для измен,

И, чтоб тебя не сумели застичь в знакомом приюте,
Разным подругам для встреч разное место назначь.

А сочиняя письмо, перечитывай каждую строчку:
Женщины видят в словах больше, чем сказано в них.

Да, удар за удар воздает, сражаясь, Венера,
И заставляет терпеть, что претерпела сама.

Жил при супруге Атрид, и была непорочна супруга,
Только по мужней вине злою преступницей став.

Слух до нее доходил и про Хрисову дочь, о которой
Тщетно отец умолял, лавры повязкой овив,
Слух доходил и о горе твоем, Лирнессийская дева,
Чей обернулся увод стыдной задержкой войны;
Все же это был слух, а Кассандра явилась воочью —
Сам победитель своей пленницы пленником был.

Тут-то Тиндарова дочь и открыла Фиестову сыну
Сердце и ложе свое — тут-то и грянула месть.

Сколько, однако, греха ни скрывал, всего ты не скроешь;
Но и попавшись врасплох, все отрицай до конца.

Будь не более ласков и льстив, чем бываешь обычно:

Слишком униженный вид — тоже ведь признак вины.
Но нс жалей своих сил в постели — вот путь к примиренью!
Что у Венеры украл, то вороти ей сполна.

Многим известен совет: принимать сатурейскне травы,
Вредные травы: но мне, это опаснейший яд;
Или советуют с перцем принять крапивное семя,
Или растертый пиретр во многолетнем вине;
Но не желает таких побуждений к любовным утехам
Та, чью обитель хранит тень Эрицинских холмов.

Белый ешь пеласгийский чеснок Алкафоевых севов
И бередящую ешь травку из наших садов;
Мед с Гиметтской горы не вредит, полезны и яйца,
И помогает орех с веток колючей сосны.

Но перестань, Эрато, вникать в ведовскую ученость!
Ближе лежат рубежи бегу квадриги моей.

Я говорил тебе, как утаить от подруги измену,
Я же теперь говорю, как показать ее въявь.

Не торопись меня обвинять в легкомыслии вздорном —
Ведь и ладью но волнам разные ветры несут:
То нас фракийский Борей, то Эвр подгоняет восточный,
То под полотнищем Нот, то заполощет Зефир.

Или взгляни, как на конских бегах то отпустит возница
Вожжи, то. вновь натянув, сдержит летящих коней!

Женщины есть и такие, кому наша преданность в тягость:
В них угасает любовь, если соперницы нет.

Изнемогает порою душа, пресытившись счастьем,
Ибо не так-то легко меру в довольстве хранить.

Словно огонь, в горенье своем растративший силы,
Изнемогая, лежит, скрывшись под пеплом седым,
Но поднеси ему серы — и новым он пламенем вспыхнет,
И засияет опять ярко, как прежде сиял,—
Так и душа замирает порой в нетревожимой лени:
Острым кресалом ударь, чтоб разгорелась любовь!

Пусть изведает страх, пусть теплая станет горячей.

Пусть побледнеет в лице, мнимой измены страшась!
О, четырежды счастливы, о, неисчетно блаженны
Те, чья обида могла милую деву задеть,
Чтобы она, об измене твоей услыхав боязливо,
Бедная, пала без чувств, бледная, пала без слов!

Мне бы такую любовь, чтоб, ревнуя, меня не жалела,
Чтобы ногтями рвалась и к волосам и к щекам,
Чтобы взглянула — и в плач, чтоб яростным взором сверкала,
Чтоб ни со мной не могла, ни без меня не могла!

Спросишь, а долго ли ей о тебе стенать и метаться?
Нет: подолгу томясь, слишком накопится гнев.
Ты ее пожалей, обвей ее белую шею,
Пусть она, плача, к твоей жаркой приникнет груди;
Слезы уйми поцелуем, уйми Венериной лаской —
Так, и только так, миром закончится брань.

Вволю побуйствовать дай, дай ненависть вылить воочью
И укроти ее пыл миром на ложе утех.

Там — согласия храм, там распря слагает оружье,
Там для блага людей в мир рождена доброта.

Так, побранясь, голубок и голубка сольются устами
И заворкуют вдвоем, нежную ласку суля.

В первоначальные дни все смешано было в природе:
Звезды, море, земля — все это было одно.

Время, однако, пришло, и хаос разъялся бесплодный:
Небо взошло над землей, сушу вода облегла,
Лес населило зверье, воздух принял летучую птицу,
Стаи чешуйчатых рыб скрылись в текучей воде.

Род человечий тогда бродил по степям одиноким,
Грубым телом могуч, полон нетраченых сил:
Лес ему — дом, трава ему — корм, листва ему — ложе;
И человека не мог, встретясь, узнать человек.

Но, говорят, укротила любовь их дикие души —
Там, где друг с другом сошлись женский и мужеский род.

Что они делали, в том ненадобен был им наставник:
И без науки любовь сладкий вершила их труд.

Птица с птицей в любви; меж рыб, в пучинах живущих,
Для обоюдных услад самка находит самца;
Лань за оленем идет; змея пленяется змеем;
Даже собаку и пса вяжет любовная связь;
Рада барану овца; быком наслаждается телка;
Для плосконосой козы сладок нечистый козел;
И за своим жеребцом кобылица, беснуясь, несется
Через просторы полей и преграждающих рек.

Будь же смелей! Чтобы боль укротить красавицы гневной,
Из всевозможных лекарств лучшее есть при тебе.

Это лекарство сильней Махаоновых зелий целебных,
Чем прогневил госпожу, тем же прощенье добудь.

Так я пел мою песнь; вдруг вижу я лик Аполлона,
Вижу, касается он лиры своей золотой;

Лавры в простертой руке, и лавром увенчан священный
Лоб: певец и пророк взорам моим предстоит.
И возвещает он так: «Шаловливый наставник влюбленных!
Путь питомцев своих к храму направь моему,
К храму, где письмена, по всему знаменитые миру,
Всем приходящим гласят: всяк да познает себя!
Только познавший себя умеет любить умудренно,
Только ему и дано вымерить труд по плечу.

Кто от природы красив, пускай красотой щеголяет,
В ком благородный загар — плечи умей показать,
Кто хорошо говорит, тот не будь молчаливым в собранье,
Петь ли умеешь — так пой, пить ли умеешь — так пей!
Только оратор пускай не вставляет речей в разговоры
И полоумный поэт не произносит стихов».
Так заповедует Фсб — покорствуйте Фебовой воле!
Только правдивая речь льется из божеских уст.

Я же продолжу свой путь — чтобы ты, умудренный любовник,
Нашу науку познав, с верной добычей ушел.

Нам не всегда борозда возвращает посевы сторицей,
И не всегда кораблям веет попутный Зефир:
Радостей мало дано, а горестей много влюбленным —
Будь же готов претерпеть все, что тебе предстоит!

Сколько над Гиблою пчел, сколько зайцев на горном Афоне,
Столько синих маслин древо Минервы дарит,
Сколько на взморье песка, столько муки в любовной заботе —
Желчью напоены жала, язвящие нас.

Вот тебе говорят: «Ее нет»,— а ты ее видел.
Что же, не верь глазам и восвояси ступай.

Вот, обещав тебе ночь, заперла она дверь перед носом —
Так у порога в грязи целую ночь и лежи.

Лгунья рабыня и та, оглядев тебя взглядом надменным,
Спросит: «Кто там залег, дом наш в осаде держа?»

Что ж, к косякам и к красавице злой обращай свои просьбы
И, расплетя свой венок, розы рассыпь на порог.

Скажет: «Приди»,— ты придешь, а скажет: «Уйди»,—
уберешься.

Ты ведь не грубый мужик, чтоб докучать ни за что!
Разве приятно тебе услыхать: «Какой ты несносный!»?

Нет, уж лучше терпеть: жди и дождись своего.
А до поры не считай за позор ни брань, ни побои,
И, перед милой склонясь, нежные ножки целуй.

Хватит с меня мелочей! Великого сердце взыскует.

Высшую песнь завожу: люди, внимайте певцу!
Пусть непомерен мой труд — в непомерном рождается подвиг!

Только великих трудов хочет наука моя.
Видишь соперника — будь терпелив: и победа твоею
Станет, и ты, победив, справишь победный триумф.

Это не смертный тебе говорит, а додонское древо:

Верь, из уроков моих это главнейший урок.

Милой приятен соперник? Терпи. Он ей пишет? Пусть пишет.

Пусть, куда хочет, идет; пусть, когда хочет, придет.
Так и законный супруг угождает законной супруге,
И помогает ему, нежно присутствуя, сон.

Сам я, увы, признаюсь, в искусстве таком неискусен,
Сам в науке моей тут я плохой ученик.

Как? У меня на глазах соперник кивает подруге,
Я же терпи и не смей выразить праведный гнев?

Поцеловал ее друг, а я от этого в ярость,—
Ах, какой я подчас варвар бываю в любви!
Дорого, дорого мне обходилось мое неуменье —
Право, умней самому друга к подруге ввести!

Ну, а лучше всего не знать ничего и не ведать,
Чтоб не пришлось ей скрывать вымыслом краску стыда.

Нет, не спешите подруг выводить на чистую воду:
Пусть грешат и, греша, верят, что скрыты грехи.
Крепнет любовь у изловленных: те, что застигнуты вместе,
Рады и дальше делить общую участь свою.

Всем на Олимпе знаком рассказ о том, как когда-то
Марс и Венера вдвоем пали в Вулканову сеть.

Марс-отец, обуянный к Венере безумной любовью,
Из рокового бойца нежным любовником стал.
И не отвергла его, не была жестокой и грубой
К богу, ведущему в бой, та, что нежней всех богинь.

Ах, как часто она, говорят, потешалась над мужем,
Над загрубелой рукой и над хромою стопой!

Сколько раз перед Марсом она представляла Вулкана!
Это ей было к лицу: прелесть мила в красоте.

Но поначалу они умели скрывать свои ласки
И в осторожном стыде прятали сладость вины.

Солнце о них донесло — возможно ли скрыться от Солнца?
Стала измена жены ведома богу огня.

Солнце, Солнце! зачем подавать дурные примеры?

Есть и молчанью цена — рада Венера платить.
Мульцибер тайную сеть, никакому не зримую оку,
Петля за петлей сплетя, вскинул на ложе богов.

К Лемносу вымышлен путь; любовники мчатся к объятью
И в захлестнувшем силке оба, нагие, лежат.

Муж скликает богов; позорищем пленные стали;
Трудно богине любви слезы в глазах удержать.

Ни заслонить им глаза от стыда, ни скромную руку
Не поднести на беду к самым нескромным местам.

 Кто-то, смеясь, говорит: «Любезный Марс-воеватель.
Если в цепях тяжело, то поменяйся со мной!»

Еле еле Вулкан разомкнул их по просьбе Нептуна:
Мчится Венера на Кипр; мчится во Фракию Марс.

С этих-то нор что творилось в тиши, то творится открыто:
Ты, Вулкан, виноват в том, что не стало стыда!

Ты ведь и сам уж не раз признавался в своем неразумье.
Горько жалея, что так был и умен и хитер.

Помните этот запрет! Запретила влюбленным Диопа
Против других расставлять сети, знакомые ей!

Не замышляйте ж и вы на соперника хитростей тайных
И не вскрывайте письмен, писанных скрытной рукой.

Пусть вступившие в брак, освященный огнем и водою,
Пусть их ловят мужья, ежели сами хотят!

Я же повторно клянусь, что пишу лишь о том, что законно,
И что замужней жене шутка моя не указ.

Кто невегласам раскрыть посмеет святыни Цереры
Или таимый обряд самофракийских жрецов?

Невелика заслуга молчать о том, что запретно,
Но велика вина этот нарушить запрет.

Ах, поделом, поделом нескромный терзается Тантал
Жаждой в текучей воде меж неприступных плодов!

Пуще всего Киферея велит хранить свои тайны:
Кто от природы болтлив, тот да не близится к ней!
Не в заповедных ларцах Кипридины таинства скрыты,
В буйном они не гремят звоне о полую медь,—
Нет, между нами они, где сошлись человек с человеком,
Но между нами они не для показа живут.

Даже Венера сама, совлекши последние ткани,
Стан наклоняет, спеша стыд свой ладонью затмить.

Только скотина скотину у всех на глазах покрывает,
Но и от этой игры дева отводит глаза.

Нашей украдке людской запертые пристали покои,
Наши срамные места скрыты под тканью одежд;
Нам соблазнителен мрак и сумрак отраден туманный —
Слишком ярок для нас солнцем сверкающий день.

Даже и в те времена, когда от дождя и от зноя
Крыши нс знал человек, ел иод дубами и спал.—
Даже тогда сопрягались тела не под солнечным небом:
В рощах и гротах искал тайны пещерный народ.

Только теперь мы в трубы трубим про ночные победы,
Дорого платим за то, чтоб заслужить похвальбу.
Всякий и всюду готов обсудить любую красотку,
Чтобы сказать под конец: «Я ведь и с ней ночевал!»
Чтоб на любую ты мог нескромным показывать пальцем,
Слух пустить о любой, срамом любую покрыть,
Всякий выдумать рад такое, что впору отречься:
Если поверить ему — всех перепробовал он!

Если рукой не достать — достанут нечистою речью,
Если не тронули тел — рады пятнать имена.

Вот и попробуй теперь, ненавистный влюбленным  ревнивец,
Деву держать взаперти, на сто затворов замкнув!

Это тебя не спасет: растлевается самое имя,
И неудача сама рада удачей прослыть.

Нет, и в счастливой любви да будет язык ваш безмолвен,
Да почивает на вас тайны священный покров.

Больше всего берегись некрасивость заметить  в подруге!
Если, заметив, смолчишь,— это тебе в похвалу.

Так Андромеду свою никогда ведь не звал темнокожей
Тот, у кого на стопах два трепетали крыла;

Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —
Гектор меж всеми один стройной ее находил.

Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!
Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.

Свежую ветку привей на сук под зеленую кожу —
Стоит подуть ветерку, будет она на земле:
Но погоди — и окрепнет она, и выдержит ветер,
И без надлома снесет бремя заемных плодов.

Что ни день, то и меньше в красавице видно ущерба:
Где и казался изъян, глядь, а его уж и нет.

Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,
А как привыкнет чутье -- сколько угодно дыши.

Скрасить изъян помогут слова. Каштановой станет
Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;

Если косит, то Венерой зови: светлоглаза — Минервой;
А исхудала вконец — значит, легка и стройна;
Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,
И недостаток одень в смежную с ним красоту.

Сколько ей лет, при каких рождена она консулах,— это
Строгий должен считать цензор, а вовсе не ты;

И уж особенно — если она далеко не в расцвете
И вырывает порой по волоску седину.

Но и такою порой и порой еще более поздней
Вы не гнушайтесь, юнцы: щедры и эти поля!

Будет срок — подкрадется и к вам сутулая старость:
Так не жалейте трудов в силе своей молодой!

Или суда по морям, или плуги ведите по пашням,
Или воинственный меч вскиньте к жестоким боям,
Или же мышцы, заботу и труд сберегите для женщин:
Это ведь тоже война, надобны силы и здесь.

Женщина к поздним годам становится много искусней:
Опыт учит ее, опыт, наставник искусств.

Что отнимают года, то она возмещает стараньем;
Так она держит себя, что и не скажешь: стара.
Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,
Что ни в одной из картин столько тебе не найти.

Чтоб наслажденья достичь, не надобно ей подогрева:
Здесь в сладострастье равны женский удел и  мужской.
Я ненавижу, когда один лишь доволен в постели
(Вот почему для меня мальчик-любовник не мил),

Я ненавижу, когда отдается мне женщина с виду.
А на уме у нее недопряденная шерсть:
Сласть не в сласть для меня. из чувства даримая долга,—
Ни от какой из девиц долга не надобно мне!

Любо мне слышать слова, звучащие радостью ласки,
(Слышать, как стонет она: «Ах, подожди, подожди!»
Любо смотреть в отдающийся взор, ловить, как подруга,
Изнемогая, томясь, шепчет: «Не трогай меня!»

Этого им не дает природа в цветущие годы,
К этому нужно прийти, семь пятилетий прожив.

Пусть к молодому вину поспешает юнец торопливый —
Мне драгоценнее то, что из старинных амфор.

Нужно платану дозреть, чтобы стал он защитой  от солнца,
И молодая трава колет больнее ступню.

Ты неужели бы мог предпочесть Гермиону Елене,
И неужели была Горга красивей, чем мать?
Нет: кто захочет познать утехи поздней Венеры.
Тот за усилье свое будет стократ награжден.
  Но наконец-то вдвоем на желанном любовники ложе:
Муза, остановись перед порогом Любви!

И без тебя у них потекут торопливые речи,
И для ласкающих рук дело найдется легко.

Легкие пальцы отыщут пути к потаенному месту,
Где сокровенный Амур точит стрелу за стрелой,

Эти пути умел осязать в своей Андромахе
Гектор, ибо силен был он не только в бою;
Эти пути могучий Ахилл осязал в Брисеиде
В час, как от ратных трудов шел он на ложе   любви.

Ты позволяла себя ласкать, Лирнессийская дева,
Пальцем, покрытым еще кровью фригийских бойцов;

Или, быть может, тебе, сладострастная, это и льстило —
Чувствовать телом своим мощь победительных рук?

Но не спеши! Торопить не годится Венерину сладость:
Жди, чтоб она, не спеша, вышла на вкрадчивый зов.

Есть такие места, где приятны касания женам;
Ты, ощутив их, ласкай: стыд — не помеха в любви.

Сам поглядишь, как глаза осветятся трепетным блеском,
Словно в прозрачной воде зыблется солнечный свет,
Нежный послышится стон, сладострастный послышится  ропот,
Милые жалобы жен, лепет любезных забав!

Но не спеши распускать паруса, чтоб отстала подруга,
И не отстань от нее сам, поспешая за ней:

Вместе коснитесь черты! Нет выше того наслажденья,
Что простирает без сил двух на едином одре!

Вот тебе путь, по которому плыть, если час безопасен,
Если тревожащий страх не побуждает:
                                 «Кончай! »
А пред угрозой такой — наляг, чтобы выгнулись весла,
И, отпустив удила, шпорой коня торопи.

Труд мой подходит к концу. Вручите мне, юные, пальму,
И для душистых кудрей миртовый свейте венок!

Был Подалирий велик врачевством меж давних данаев,
Мощною дланью — Ахилл, Нестор — советным умом,
Чтеньем в грядущем — Калхант, мечом и щитом —   Теламонид,
Автомедонт — при конях, я же—в Венере велик.

Юные, ваш я поэт! Прославьте меня похвалою,
Пусть по целой земле имя мое прогремит!

Вам я оружие дал, как Вулкан хромоногий — Ахиллу:
Как победил им Ахилл, так побеждайте и вы.

Но не забудь, победитель, повергнув под меч амазонку,
В надписи гордой сказать: «Был мне наставник Назон».

Но за мужами вослед о науке взывают и девы.
Вам я, девы, несу

дар моих будущих строк.